Записки прижизненно реабилитированного
Шрифт:
Грубость сошла Василию с рук. Институтские придурки не совсем разобрали сказанное, но поняли, что перед ними стоит честный битый фраер. В таких случаях придурне полагалось помалкивать.
5. Полезный совет пособника мировой буржуазии
В коридоре бывший студент столкнулся с бежавшим навстречу настоящим студентом.
— Вася! — радостно, несмотря на полученный синяк, закричал беглец. — Ребята, идите сюда! Это Иголкин!
Василия обступили товарищи из его прежней группы.
— Василий, как хорошо, что ты пришел!
— Вася, ты изменился!
— Иголкин, мы тебя всегда помнили!
— Вася, тебе идет короткая стрижка, ты настоящий ежик! — Это нежно сказала
— Василий, что ты собираешься делать? — спросил рассудительный и самый умный из всех Алик Гительман.
— Хочу восстановиться в институте, — уныло ответил бывший студент.
— Просись сразу на третий курс, с правом сдать задолженность за четвертый семестр, — сказал самый умный из всех. — Я тебе дам конспекты лекций и помогу подготовиться к экзаменам. А что с восстановлением в институте?
— Ничего хорошего. Филин и Клест погнали в Управление, но не сказали, где оно находится.
Алик знал про местонахождение Управления все, кроме почтового адреса. Через час Василий с планом, нарисованным товарищем, пробирался от метро «Площадь Дзержинского» по дебрям старого города. Нужное Иголкину учреждение находилось на верхнем этаже многоэтажного дома. Вход был со двора. На парадном и рядом с ним висело с десяток вывесок с названиями различных контор. Разобраться в этой пестроте было не так просто. Василий осилил вывески. Поднявшись по истертым ступеням и дивясь на облезлость стен, он оказался у цели своего путешествия и, примостившись на подоконнике, написал заявление, в котором нетвердым почерком и не без ошибок изложил суть дела и ходатайствовал о восстановлении в институте экономических проблем. Заявление было подготовлено с целью борьбы с бюрократическим произволом. Иголкин столкнулся с ним при освобождении из лагеря.
Два месяца назад Указ об амнистии и следующая из него необходимость отпустить 105 заключенных на волю повергли администрацию Сверхлага в недоумение. Три дня полковник Чеченев не принимал никаких решений, а на четвертый день, услышав от руководства по телефону: «Поступайте по закону!» — понял, что надо делать.
По действующему порядку, на волю из Сверхлага никто не выходил. Человек, как биологический вид, выжил на Земле и дал восходящую ветвь прогрессивной эволюции лишь потому, что проявил невиданную устойчивость к неблагоприятным условиям окружающего мира. Среди узников Сверхлага попадались представители этого неистребимого племени, которые, несмотря на все, отбыли свои 10-, 15-, 20-летние сроки и дотянули до освобождения. Таких было немного: 15–30 человек на 70 тысяч заключенных в год. Больные, опустошенные и до предела изношенные люди надеялись погреться на осеннем солнышке и дожить свои недолгие оставшиеся дни на воле. Но их освобождали не на волю, а в ссылку и везли туда под конвоем по этапу.
Не сомневаясь, что поступает правильно, начальник Сверхлага затребовал 105 мест в красноярской ссылке для своих амнистированных. Внезапно пришла инструкция о порядке освобождения по Указу. Полковник не поверил своим глазам. Циркуляр предписывал обеспечить преступников билетами, одеждой, пищевым и денежным довольствием, выдать паспорта и отправить к избранному месту жительства. Москвичи избрали своим местом жительства Москву, киевляне — Киев, ленинградцы — Ленинград, рижане — Ригу. Все хотели уехать на Родину. От такого невиданного нахальства Чеченев пришел в ярость. Он нарушил инструкцию и приказал уведомить амнистированных, что они не смеют приближаться к избранному месту жительства ближе чем на сто километров. Для всех были приготовлены паспорта со специальной серией, исключающей такую возможность. В ответ большинство освобождающихся, словно сговорившись, отказались получить документы и заявили, что они протестуют против противозаконных действий администрации и остаются в лагере до справедливого решения их судьбы. На Медном Руднике восемь амнистированных, и в том числе склонный
Прошения были написаны на имя Председателя Президиума Верховного Совета СССР К.Е. Ворошилова и ничем не отличались друг от друга, кроме фамилии заявителя. В каждом говорилось, что начальник Сверхлага полковник Чеченев нарушает пункт 1 Указа об амнистии и лишает прощенного преступника его прав. Наглое заявление заканчивалось просьбой вмешаться и оградить вольного советского гражданина от произвола. Через день оказалось, что прошения написаны не в двух, а в трех и даже в четырех экземплярах. Новые копии поступили в штаб лагеря с почты, где их извлекли из готовых к отправке конвертов служащие цензуры. Поскольку цензура по лености не вскрывала всех писем, то нельзя было исключить, что заявления, которые амнистированные переправляли на почту через вольнонаемных, ушли в Москву.
Амнистированные предприняли эту акцию по совету профессора-юриста, получившего десять лет по редким статьям 58-3 и 58-4 за помощь международной буржуазии. Он побывал за границей и одно время дружил, а потом состоял в переписке с иностранными учеными, которые изучали преемственность между римским правом и кодексом Наполеона. Профессор высказал свое мнение об этом предмете коллегам, облегчая тем самым их вредную деятельность. Пособник буржуазии, прежде чем дать свой совет, предупредил:
— Жалобы и сутяжничество не приводят к добру и не дают никаких результатов. На это указывает юридическая наука и практический опыт всех времен и народов! Люди решают свои проблемы проще: дают на лапу друг другу.
Здесь профессор опирался не на римское право, а на свой личный лагерный опыт — и предыдущий, и настоящий. Вчера перед разводом за кусочком сала в каптерку — там работяги-заключенные хранили остатки продуктовых посылок, не отнятых надзирателями и придурками, и разрешенные личные вещи — начальник каптерки, тоже из заключенных, сказал:
— Стеллаж, где помещается твоя ячейка, в ремонте. Придешь через неделю.
— Ты не имеешь права задерживать выдачу продуктов! Я буду жаловаться бригадиру! — заявил начавший впадать в сутяжничество голодный профессор.
Ответом были слова:
— Иди ты к… — и хороший толчок в спину.
К вечеру юрист понял свой промах и, вернувшись в лагерь с работы, предложил начальнику каптерки за ускорение ремонта долю от своего сбереженного сала. Оказалось, что стеллажи уже починили. Каждый получил свой законный кусок.
Услышав о знакомом способе разрешения всех проблем, возникающих при недоразумениях между людьми, кто-то из амнистированных начал мечтать вслух:
— Если бы знать, какая лапа нужна полковнику Чеченеву…
Не обращая внимания на фантазера, профессор продолжал:
— Но каждая цивилизация переживает свой звездный час, когда жалобы могут возыметь действие. Мы вступили сейчас в этот краткий и неповторимый период истории.
До сих пор на претензии заключенных в Сверхлаге не обращали никакого внимания, но со смертью И.В. Сталина администрация чувствовала — что-то обрушилось в мире, и испытала опасение и неосознанный страх. Полковник призадумался. Его коллега, начальник Песчлага, к которому Чеченев обратился за советом по телефону, ответил, что сам оказался в таком положении и в конце концов решил поступить согласно инструкции о порядке освобождения по амнистии. Полковник смирился с чудовищным. Бунтовщики получили чистые паспорта и были отпущены без ограничения места жительства. Потом оказалось, что серия паспорта, который вручили Василию, говорила знающим людям в милиции, кто он такой. Через полтора года Иголкина, перешедшего в это время из категории амнистированных в категорию реабилитированных, вызвали в паспортный стол и вручили новый, с другой серией. Начальник пояснил: