Записки провинциального священника
Шрифт:
— Вчера вечером.
— Так... Так... Вчера вечером... Елизавету Ивановну видели?
— Видел и забрал у нее ключи от храма.
— Забрали ключи от храма? Плохо! То есть хорошо... И вместе с тем плохо!. Плохо, потому что это вызов, потому что такого здесь еще не бывало... А Валентина Кузьмича видели?
— Пока еще не сподобился.
— Но слышали о нем?
— Слышал.
— И без его согласия сегодня служить будете?
— Буду.
— Клавдия! — приказал Георгий Петрович. — Беги к Антонине, Марии, и Марфе, и другой Марии. Пусть к пяти часам соберут всех певцов в храм. Антонина будет читать часы. Слышала, что отец Иоанн сказал? В шесть часов всенощная! Где мой подрясник? Погладь его.
— Да ты что, Георгий?..
— В последний раз попоем, причастимся, а там и умирать можно будет.
— Как же ты с постели встанешь? Ведь целую неделю ничего не ел.
— Вот и хорошо, что не ел. Перед последней службой можно было бы и подольше
— Почему перед последней, Георгий Петрович? — спросил я.
— Батюшка мой, дорогой отец Иоанн, неужели вы думаете, что Валентин Кузьмич и иже с ним позволят, чтобы такое повторилось?
— Что повторилось?
— Служба Божия, совершаемая без их санкции. Ведь Валентин Кузьмич ни одной службы еще не пропустил! Первый приходит и последний покидает храм. Службу знает, как афонский монах. Бывало, к отцу Василию пристанет: «Почему сегодня с полиелеем служил? Какой политический подтекст в этом?» Всех прихожан не то что в лицо, поименно знает! Да что тут поименно — всю подноготную: где работаешь, где живешь, какие с тещей взаимоотношения, предков до седьмого колена перечислить может. Увидит незнакомца в храме, сразу же: «Кто такой? Ах, не хочешь говорить... Ладно, поговорим в другом месте!» Выходит незнакомец из храма, а его уже комсомольцы-дружинники поджидают — хвать за белы ручки и к Валентину Кузьмичу в кабинет. Там бедняга все, как на исповеди, расскажет. Вот какие у нас дела творятся.
— Удивительные дела!
— Обычные дела, самые что ни есть обычные, заурядные, скучные. Что же касается удивительных дел, то они здесь в двадцатых годах совершались. Великим кудесником был чекист Митька Овчаров, он же выпускник местной семинарии, была здесь когда-то семинария... Когда-нибудь расскажу вам о его подвигах...
Георгий Петрович преобразился. От мертвенно-бледной маски на его лице и следа не осталось. Он уже полусидел на кровати. Руки, которые только что, как у покойника, неподвижно лежали на груди, теперь отчаянно жестикулировали. Глаза горели.
— Господи! — Жена Георгия Петровича со слезами на глазах развела руками. — Никак умирать раздумал!
— Ты еще здесь? Я же сказал тебе, куда идти. И подрясник готовь мне!
— Иду, иду, Георгий. Слава Тебе, Боже! — Жена Георгия Петровича перекрестилась и опрометью бросилась из комнаты.
— Где вы остановились, отец Иоанн? — спросил Георгий Петрович.
— В храме, в келье старца Варнавы. Что вы можете мне рассказать о нем, хотя бы в двух словах?
— Что рассказать о нем? Святой жизни человек, умнейший, образованнейший человек, бывший оптинский старец. После революции, когда закрыли Оптину Пустынь, он оказался в Сарске. Служил в соборе. Говорили, что патриарх Тихон тайно рукоположил его и еще двух старцев во епископы, чтобы сохранилось апостольское преемство и святая Православная Церковь на Русской земле, в случае если бы большевики уничтожили весь епископат. В моей жизни он сыграл особую роль. Я приехал в Сарск из Тамбовской губернии, спасаясь от голода. Родители и все близкие мои умерли. Было мне тогда пятнадцать лет. В Сарске я собирал милостыню на базаре и возле собора. А однажды во время службы я вошел в храм. Красота его поразила меня. И еще больше поразило пение церковного хора. В нашем селе была деревянная церковь, пели там мужики и бабы, пели неискусно, но все равно любил я клиросное пение. Прирожденный дар у меня к нему был, так же как у отца и деда. И вот в тот день в Сарском соборе, впервые в жизни слушая изумительное гармоническое пение поставленных голосов, я позабыл обо всем на свете и незаметно для себя стал подпевать. И вдруг хор смолк, а голос мой продолжал звучать на весь храм. Придя в себя, я испугался и хотел уже бежать. Но тут чья-то рука мягко опустилась мне на плечо. Передо мной стоял священник в монашеском клобуке и смотрел мне в глаза с такой теплотой и любовью, что на сердце сразу отлегло. Это был старец Варнава.
— Хочешь петь на клиросе? — спросил он меня.
— Хочу, — ответил я.
Он взял меня за руку и отвел на клирос. Так я стал певцом, а затем и регентом. В той самой келье, где вы поселились, отец Варнава занимался со мной не только музыкальной грамотой и литургикой, но и русским языком и литературой, историей и богословием. А в двадцать четвертом году бывший семинарист Митька Овчаров расстрелял старца Варнаву в подвале здания горисполкома как «гидру контрреволюции и английского шпиона». В собор он привел красного попа, обновленца, протоиерея Венедикта Мухоедова. Тот брил себе лицо и голову, служил без облачения, в полувоенном френче, с папироской в зубах, вместо проповеди читал статьи из «Правды» и все собирался сокрушить алтарную перегородку, но не успел — Митька Овчаров расстрелял и его как «японского шпиона, троцкиста и диверсанта». А через несколько дней Димитрий Прохорович Овчаров геройски погиб, сраженный бандитской пулей затаившегося врага народа, каковым оказался муж его секретарши, сотрудницы ЧК Катеньки Миловановой. Клялись отомстить за него врагам народа. Соборную площадь (значит, все-таки Соборную,
— Георгий Петрович, мне показалось, что в келью старца Варнавы со дня его смерти никто не входил.
— Очень может быть. Насколько помню, на двери, которая ведет в нее, всегда висел замок. Да и что там было делать? Поселиться там нормальный человек не мог.
— Выходит, меня, — с улыбкой заметил я, — вы не относите к их числу.
— Конечно. Ни вас, ни старца Варнаву.
— Ну на этом спасибо.
— Что касается товарища Овчарова, то ему там тоже делать было нечего. Он был не дурак и знал, что доказательств шпионской деятельности старца Варнавы в его келье не найдешь. Да и не нужны ему были доказательства. Каких-либо ценностей там также быть не могло. У того, кто хоть раз видел старца Варнаву, и мысли такой не возникало. Было, правда, еще одно обстоятельство... Существует предание, что старец Варнава предрек мученическую смерть всякому, кто войдет в его келью. Это чепуха, конечно, он говорил о мученическом, голгофском пути обитателей кельи, таких, как он и вы, но в восприятии невежественных, суеверных людей подобные высказывания могли приобрести искаженный смысл. А наши доморощенные атеисты, согласитесь, невежественны и суеверны.
— Думаю, вы близки к истине. Не буду вас больше беспокоить. Увидимся в храме перед службой. Объясните только, как найти могилу старца Варнавы. Я хотел бы отслужить у нее панихиду.
— Прямо сейчас?
— Ну конечно.
— Без санкции Валентина Кузьмича?
— Не будем осложнять жизнь ни ему, ни себе.
— Такой подход мне нравится.
Георгий Петрович легко встал с кровати. На нем была длинная, почти до пят, белая рубаха, наподобие той, в которой постригают и хоронят монахов, — он надел ее, приготовившись к смерти, к смерти, которую неожиданно пришлось отложить. Он оказался маленьким и щуплым, почти на целую голову ниже меня.
— Сейчас, сейчас, отец Иоанн. Обождите минутку. Вот только надену подрясник. Жена не погладила его, но ничего, это не самое главное. Я всегда надевал его только в храме. Теперь впервые пойду в нем по городу открыто! Вот и все. Я готов.
Георгий Петрович расчесал гребенкой длинную седую бороду и остатки волос на голове, заплетенных в тонкую косичку.
— Идемте, отец Иоанн!
С какой торжественностью прошествовал Георгий Петрович в черном подряснике по длинному коридору коммунальной квартиры впервые за шестьдесят лет открыто, не таясь, с величавым достоинством отвечая на приветствия соседей, оторопело глядевших на него, как на воскресшего Лазаря! С таким же величественным видом он шел рядом со мной по улицам города. Он был счастлив, и невозможно было поверить, что этот человек полчаса назад неподвижно лежал на постели со скрещенными на груди руками и ждал смерти. И ведь умер бы — вот что самое удивительное!
Кладбище находилось на окраине города. Часть его была окружена узорной металлической оградой. «Новодевичьевка!» — сообщил мне Георгий Петрович. Все понятно. Спецкладбище для слуг народа районного масштаба. Его главной достопримечательностью была могила товарища Овчарова, которую украшала мраморная скульптура Геракла, борющегося со львом. Геракла привезли сюда из городского парка. Видимо, горожане решили, что тут ему самое подходящее место. Должно быть, мощный торс античного героя, как ничто иное, ассоциировался в их представлении с несгибаемым чекистом, а лев, конечно, с гидрой контрреволюции. Сюда приводили пионеров. Здесь они трубили в горн, били в барабаны и давали клятву продолжать дело товарища Овчарова. Другие памятники в «Новодевичьевке» были не столь величественны, но объединяло их одно: все они относились по стилю к XIX и XVIII векам, то есть были похищены с других могил и кощунственно изуродованы. С памятников были сбиты кресты и имена купцов различных гильдий — их заменили пятиконечные звезды и приснопамятные имена новых городских чиновников.
А за пределами «Новодевичьевки» безбрежный лес могильных крестов. Атеистический официоз, окруживший себя чугунной оградой, выглядел среди них как осажденная крепость. Есть тут и третье кладбище, без крестов и оскверненных надгробий, с безымянными захоронениями. Сколько погребенных в каждом из них? Сотни? Тысячи? Это Волчий Ров.
Их больше нет на этой земле, погребенных на «Новодевичьевке», на диком кладбище и в Волчьем Рву, христиан и богоборцев, жертв и преступников, в свой час естественным или насильственным путем покинувших этот мир, но драма продолжается. Похищенные и оскверненные памятники за чугунной оградой, лес крестов и безымянные холмики вопиют об этом. Драма продолжается.