Записки психиатра
Шрифт:
Две недели Лунин вел со мной напряженную борьбу.
На врачебной комиссии, где председательствовал старый опытный врач, Лунин опять перечислил все свои заслуги и как бы невзначай сказал:
— Я инвалид третьей группы, думаю хлопотать о персональной пенсии. Как вы думаете, товарищ профессор, буду я когда-нибудь жить, как все? Измучился без работы. Товарищи работают, устроили свою жизнь, а я…
— Вы пьете и впустую прожигаете свою жизнь; от этого и здоровье ухудшается…
— Что вы, доктор… Разве я алкоголик? Посмотрите на других… Только и выпью, что сто граммов для аппетита.
Председатель на этот раз ничего не ответил и, пообещав дать заключение, вполне соответствующее просьбе Лунина, написал:
«В целях правильного трудового жизненного устройства
В день выписки Лунин еще раз потряс окружающих бурным припадком. Разбитый, перевязанный, грозя убить меня первым предметом, какой ему попадет в руки, уходя, кричал:
— Не думайте! Это издевательство над больным вам даром не пройдет.
Не знаю, как потекла жизнь «человека с заслугами». Однако многие «Лунины» уже на трудовом пути и это заставили их сделать наши советские люди.
ОБИДА
Больной Травников, старый слесарь завода, часто и трудно дышал. Врач Ирина Петровна Зеленина нащупала его слабый пульс. Многолетний опыт подсказывал: этого больного можно поставить на ноги. Правда, сейчас больной очень плох, но именно поэтому ему надо уделить внимание, обязательно сегодня выкроить из своего немыслимо занятого времени час и еще раз приехать к Травникову, сделать ему впрыскивание сердечных средств, а может быть, и переливание крови. Одним словом, спасти… Да мало ли что можно еще сделать? Многое будет зависеть от его состояния. Помощь, оказанная своевременно, и есть настоящая помощь.
Возвращаясь от больного, Ирина Петровна вспоминала, как однажды на собрании избирателей выступал депутат местных советов Травников. Высокий, слегка сутулый от долголетней работы, он говорил: «Конечно, прожито много, только не считаю жизнь конченной». Он поднял свою большую мозолистую руку и убежденно сказал: «Поработаем еще для Родины, да и молодняк надо учить сноровке да уму-разуму!..»
«Надо приложить все силы, чтобы Травников выздоровел», — думала Ирина Петровна; еще хотела что-то вспомнить, да так и не вспомнила. Несколько минут это ее мучило; мешала слякоть, чавкающая под ногами; мешала и непривычная тяжесть в голове и в ногах. Что нужно сделать больному еще? «Кажется, пока сделала все… Хорошо, что посетила его в первую половину рабочего дня. Да! Сын Митя добился своего и поехал на целинные земли. Умница, но своенравный мальчик, немножечко эгоист, как все единственные дети, которым матери отдают себя целиком. Не спросил меня, подал заявление. Словно не помнит, что на фронте погиб отец-хирург, а она, Ирина Петровна, мать, остается совсем одна. Да и здоровьем Митя не блещет, слабый, всегда аппетит плохой. И кто знает, какой из него выйдет человек без ее материнского надзора?» Ирина Петровна шла через длинный Измайловский бульвар. Это будущая широкая улица. Она сплошь засажена молодыми липами. Их набухшие почки выпустили первые слабые листки прозрачного цвета, как хризолит. А впереди виден голубой простор неба с белым одиноким облачком. «Мите бы поэтом быть. Горяч, красив, на голове копна русых кудрей. И как он без совета с матерью согласился ехать в такую даль? Впрочем, ее тогда спросили… Не задумываясь, она ответила то, что подсказало ее материнское и гражданское чувство: „Если нужно, ехать моему сыну, пусть едет… Он не хуже и не лучше других“. Представители комиссии зашептали, одобрительно закивали головами, и от этого ей стало легче. „Не один он едет, — думала она, — а с другими, такими же Митями, может быть, и единственными сыновьями?“… А что, если бы ей не показали длинного списка энтузиастов-комсомольцев, отбывающих с Митей? Возразила бы, пожалуй, захлопотала, а недовольный сын остался бы при ней… Так и не проводила его, нельзя было оставить больного… А недавно заведующая поликлиникой ее упрекнула: „Вы все-таки мать, и о вашем сыне, кроме вас, некому подумать…“». И эта, и другие мысли навязчиво кружились в голове Ирины Петровны Страшно остаться одинокой.
Ирина Петровна подходила уже к поликлинике, но так и не вспомнила то, что ее мучило. Надо бы итти медленно, тогда легче вспомнить.
«А вот, наконец, вспомнила!» — едва не вслух произнесла Ирина Петровна. — «Надо обязательно сегодня найти время и еще раз посетить больного Травникова. С часу на час ожидается кризис…»
Мучительное чувство запамятования прошло. Ирина Петровна вдруг оживилась, заспешила. Бодрыми шагами она поднялась на второй этаж в отделение «Помощь на дому». Пришлось присесть, так как дежурный врач в телефонную трубку возбужденно, с капельками пота на лбу, что-то доказывал.
— А машина будет? — обратилась Ирина Петровна к флегматичному, с седыми нависшими бровями, фельдшеру Петру Севастьяновичу.
— Нет, на машине выехал хирург на неотложный вызов. — Петр Севастьянович, вскинув свои белесые брови, не спеша подал Ирине Петровне пачку историй болезни с белыми листочками вызовов на дом.
— Многовато! — сказал он солидным тоном человека, который сочувствует, но ничем помочь не может.
— Немыслимо много вызовов! — сказала Ирина Петровна, пересчитав их.
— Товарищ! — кричал в трубку дежурный врач, — ведь до меня вам дежурный уже говорил… Поймите же! Участковый доктор сегодня перегружен… Ну и что же, что вы ответственный работник? Мы все ответственные… Ну и пишите свою жалобу. Во-первых, не кричите так, а то оглушите…
Больных оказалось еще четыре сверх нормы. «Надо в первую очередь быть у Травникова».
А дежурный врач все доказывал:
— Поймите, сейчас машины нет… — Его лоб покраснел и стал совсем мокрым. Наконец, не выдержав, он сдался:
— Подождите у телефона, — и сердито бросил трубку на стол.
— Голубушка, Ирина Петровна! Какой-то ответственный работник из вашего участка требует: вынь да положь ему немедленно врача на дом…
— Я должна пойти сначала к тяжело больному.
— Знаете что, чтобы не было скандала, посмотрите этого ответственного в первую очередь, а как только хирург вернется, я немедленно машину за вами пошлю, только вы позвоните… И, не договорив, дежурный врач снова схватил трубку и, зажав ее между ухом и плечом, закричал:
— Слушаю! Говорите фамилию! Кулашкин? Яснее говорите… Ага… Кудряшкин… Передаю трубку фельдшеру он все запишет!
Вытирая пот со лба, врач вышел. Еще один вызов был передан врачу Ирине Петровне. Она машинально опустила его в карман халата и тут наткнулась на забытую записку. Заведующая поликлиникой просила, ввиду болезни врача Линько, посетить еще одну больную с пороком сердца. Ирина Петровна сама чувствовала себя почти больной. Вероятно, переутомилась, устала. Может быть, и оттого, что недавно сильно промочила ноги и простудилась. Надо бы измерить температуру, да некогда. Надо выполнить и эту просьбу дежурного врача.
Вскоре Ирина Петровна поднималась на пятый этаж дома без лифта, где жил «ответственный» больной. Пятый этаж показался ей верхним этажом высотного дома. За окнами угасал день. От усталости она едва передвигала ноги. Голова была тяжелая, и каждый шаг по каменной лестнице отзывался толчком в висках. «Как доехал и здоров ли Митенька? Почему так долго нет письма?» Сердце билось в груди гулкими ударами. Ирина Петровна остановилась на повороте лестницы и перевела дух. Казалось, что лестница никогда не кончится. Был большой соблазн сесть прямо на ступеньку и вздремнуть. «Нет, нельзя!» Ирина Петровна уже собиралась подняться выше, когда на площадке перед собой увидала номер квартиры «ответственного» больного. Слишком громко задребезжавший звонок заставил Ирину Петровну вздрогнуть. Неприятно, с силой щелкнул замок. В дверях стоял крупный мужчина в майке и, попыхивая папиросой, старался наладить тугую собачку английского замка.