Записки психотерапевта. Многообразие экзистенциального опытаобразие экзистенциального опыта
Шрифт:
Левитация
Однажды в кабинете появилась возбужденная девушка-ординатор и с порога сообщила мне, что у одной из пациенток, по ее мнению, развивается острое психотическое состояние и, наверное, ее надо переводить в психиатрию, в клинику С. С. Корсакова. Я попросил ее описать симптоматику и услышал в ответ, что пациентка выходит из своего тела и летает. Так, может быть, она колдунья?.. Да нет, скорее всего, шизофрения. А откуда пациентка родом? Из Мордовии, она мордовка. Я попросил ее привести. Не каждый день увидишь в центре Москвы, на Россолимо, представителя угро-финских народов.
Жена моего друга, татарка из Мордовии, из древнего села Лямбере, рассказывала мне, как в детстве бабушки строго предупреждали их никогда не ссориться с мордовскими девчонками. Несмотря на то что все они носят крестики, они поголовно колдуньи и усваивают языческие верования от своих бабушек. Этот рассказ меня впечатлил, но знал я о них
Тут они и появились. Доктор незаметно уселась в кресло, а пациентка поразила меня – ее моторика повторяла повадки медведицы: острый взгляд, быстрое сканирование пространства, покатые плечи и чуть косолапое проворство, с которым она расположилась рядом со мной, не оставили сомнений. Мы познакомились, и я спросил: «Вы мокша?» Она засмеялась: «Как Вы догадались?» Тут я все и рассказал. Она подтвердила, что бабушки передают тайное знание, стала серьезной и тихо добавила, что они могут забирать силу, но могут и отдавать, снимая ее с деревьев, но есть среди них и действительно опасные колдуньи, и это шокша, они живут у рек и бросают силу человека в воду, и вода уносит силу навсегда.
Я посмотрел на ординатора, она немного побледнела, но старалась сохранять благоразумие. «А пожалуйста, расскажите, как вы летаете!» – неожиданно произнесла она. Я остановил ее и сказал, что в этом нет необходимости. Что же это за колдунья, которая не умеет летать? И потом, ведь не следует все понимать так буквально. Рассказал немного о Кастанеде, аспиранте из Стенфорда, который приехал в Альбукерке, Нью-Мехико, изучать дона Хуана, индейца из тольтеков, из племени яки. Он нашел его сидящим на ящике из-под помидор и попросил научить его языку птиц, а тот отрицательно покачал головой. «У вас – дырка», – сказал он. «Где дырка?» – Кастанеда стал осматривать себя. «У вас ребенок, – уточнил дон Хуан, – ваша сила теперь недостаточна».
«Дырка», «левитация» – это метафоры. Летает ведь не физическое тело, а воображение. Можно сидеть, как Нечаев, двадцать лет в одиночке Шлиссельбургской крепости и облететь весь мир и оставить такие воспоминания о путешествиях, что читателю только и останется, что использовать восхищенные междометия.
А можно вспомнить и одну из тайноведческих работ Иоганна Готлиба Фихте: «Ясное, как солнце, сообщение широкой публике о сущности новейшей философии», где описывается диалог автора с читателем. «Представьте себе, – говорит автор, – что вы удобно расположились в тенистой беседке, в руках у вас книга и вы читаете. Но неожиданно перед вашим внутренним взором возникает яркий образ недавно ушедшего на небо друга. Скажите мне, любезный читатель, что реально: то, что вы сидите в беседке и читаете, или то, что вы только что были в невербальной коммуникации со своим другом?» После некоторого раздумья читатель указывает на второе. «Конечно, – говорит Фихте, – конечно, второе. Иначе можно было бы предположить, что в эти самые мгновения вы и не жили!»
Изъяны левополушарного обучения таят опасность пройти мимо сада камней, и ординатор осторожно спросила: «А что, я тоже могу летать?»
А я стал рассказывать третью историю, историю Карла Юнга. Однажды, находясь в загородном доме, он услышал колокольчик. Домашние пошли открывать, но Юнг интроспективным видением обнаружил, что гостиная заполняется рыцарями. В это время доносится: «Карл, там никого нет». Один из рыцарей сообщает ему, что там, куда он их послал, они никого не нашли. Он посылает их к Абраксасу [1] и понимает, что настало время написать лекции для мертвых. Потом он пишет эти семь лекций для мертвых.
1
Абраксас – Солнечный Петух в манихействе (Г. Гессе «Демиан»).
Я спрашиваю немного опешившего ординатора, в какое отделение психиатрической лечебницы она определила бы швейцарского психиатра Карла Юнга с его фантазиями.
Потом, проводив пациентку, мы говорим о многозначности контекста, о феноменах,
Кашалот
Это был далекий 1978 год, три месяца назад родился наш любимый Тимуркин, мы жили в Тайнинке, за окнами бежала чистая Яуза, через которую был перекинут красивый мостик, правее – Институт гигиены Ф. Ф. Эрисмана, а за спиной – загадочный и огромный НИИОХ с плантациями до горизонта. Но в эти дни было не до романтического настроения, я готовился к экспедиции на о. Врангеля, на крайний северо-восток СССР, где мы, сотрудники Лаборатории психофизиологии и психодиагностики ММА им. И. М. Сеченова, должны были обследовать островных чукчей и эскимосов. Группа была небольшая: Феликс Борисович Березин, профессор, начальник лаборатории, Елена Дмитриевна Соколова, психиатр, и младшие научные сотрудники – Саша Михайлов, родственник князей Голицыных, Лида Варрик, родственница Станислава Лема, и я, Наиль Рашидов, потомок мулл Рашидовых и дворян Байгильдиных, уничтоживших верительные грамоты в период красных кхмеров. Лаборатория наша занималась изучением проблем психофизиологической адаптации на Крайнем Севере. Все были молодые и задорные, начитавшиеся Джозефа Конрада, Гржимека, Даррелла, Зигмунда и Ганзелки, отчаянных чешских исследователей Амазонии.
Перелет был непростым: сначала Магадан, оттуда – на мыс Шмидта, и с мыса Шмидта на вертолете до острова Врангеля, через широченный пролив Лонга, шириною в 400 км. Мыс Шмидта поразил черно-белой графикой в стиле Рокуэлла Кента, терриконами пустых бочек из-под горючего и загадочным сообщением в аэропорту: «Борт Шмидт – Гавайи вылетает…» Разгадка обнаружилась позднее, когда уже на острове мы сели в вездеход и приехали к военным связистам, расположившихся на западной части острова, где, как оказалось, постоянно идут дожди, и в шутку они назвали это место «Гавайи», так и закрепилось. Эти офицеры отнеслись к нам радушно и настолько приветливо, что сразу же стали показывать нам карты Аляски, но к тому, что мы из самой Москвы, отнеслись с полнейшим равнодушием, уж очень далеко. Я подумал, что, если бы мы сообщили им о том, что мы из Квебека, что недалеко от залива Святого Лаврентия, результат был бы тем же. И все же один из них спросил меня: «Наиль, а вы были в Свердловске? Говорят, там большой город, один асфальт кругом…» Им платили большие надбавки, в том числе и «за дикость», и, вероятно, последняя не была случайной.
Но все это, как и спуск на птичий базар, было позднее, а пока, преодолев пролив Лонга, мы благополучно приземлились на Врангеле, совсем недалеко от почты. Увидев синий ящик для писем, я захлебнулся от ощущения территориального императива СССР. Вокруг нас простиралась тундра, впереди – полярная станция «Ушаковская». Станция представляла собой ряд бараков и небольших невзрачных домиков на фоне уходящих вдаль сопок. Нас разместили в одном из таких домиков, накормили на «камбузе». Здесь я познакомился с эскимосом Омелькотом. Он вбежал на камбуз и прокричал: «Там кашалота прибило к косе, если хотите, можно посмотреть!» – и показал направление. Наши так устали, что это не нашло отклика в их душах, и они завалились спать. Но я не хотел «делать дормир» и, взяв свой «Зенит-М» с прыгающей диафрагмой, побежал в указанном направлении. «Это километров семь по берегу», – сказал Омелькот. Была полярная ночь, солнце было в зените, природа была снисходительна и демонстрировала полный штиль. Ноги несли меня, и сердце билось, я воображал себя Кипчонго Кейно, кенийским стайером, но, добравшись до косы, я обнаружил пустыню: никакого кашалота не было, а тишина давила на уши урбанистического путешественника. Может быть, Омелькот пошутил? Но не успел я подумать о шутнике Омелькоте и своеобразии эскимосского юмора, как неожиданно погода изменилась и я оказался в плотном тумане, настолько густом, что на расстоянии протянутой руки я уже ничего не видел, в поле зрения оставались мои кроссовки и ягель. Я повернул назад и вспомнил слова Ф. Б.: «Если через четыре часа вы не вернетесь, мы начнем поиски». Я, как в сказке, все шел и шел в тумане, время уже истекло, и я понял, что хожу по кругу. В это время надо мной раздался резкий и пронзительный смех: «Ха-ха-ха!». Затем он повторился. «Это всего лишь пересмешник, такая особенная чайка – пересмешник», – подумал я и вспомнил «Ворона» Эдгара По. Становилось тревожно, и я стал искать подходящую ложбинку, где бы я смог передохнуть и переждать туман. Неожиданно справа раздался шквал аплодисментов. Я был ошеломлен. Такое я слышал только по телевизору и только на съездах ЦК КПСС. Как и с пересмешником, оглушительные аплодисменты опять повторились справа. «Рановато для сенсорной депривации», – подумал я и не очень решительно направился навстречу слуховой галлюцинации. Примерно через четверть часа я увидел у ног своих воду, это был берег Северного Ледовитого океана. Вдали, на воде, а над водой туман начинал рассеиваться, я увидел несметное количество гусей.