Записки пьяного фельдшера, или О чем молчат души

Куршин Андрей

Что говорить, если каждому из моих коллег доводилось посещать аптеку и за свой счёт пополнять комплектацию рабочего чемодана.

А теперь представьте врача, заведующего отделением, который вынужден тратить последние лекарства на человека, которому они не помогут. А если и помогут, то сугубо временно и, так сказать, безвозмездно, то есть, не возымев должного эффекта. И каждый день он становится перед нелёгким выбором: назначить или нет? Потому что фактор случайности никто не отменял, и даже, казалось бы, безнадёжно больному может помочь то лекарство, которое в теории помочь не должно.

Представили? Вряд ли. Не примерив такого на своей шкуре, понять этого невозможно. Вам, среднестатистическим гражданам (уж простите за дерзость),

медицина видится куда проще, чем нам. Если вы платите какие-то непонятные налоги, это значит, что бесплатная (!) медицина должна быть самой лучшей. А тот факт, что, по сути, вы платите копейки, которых не хватает даже на наши зарплаты, вас уже никоим образом не волнует: «Я ведь плачу, я хочу самого лучшего!». Ага, не будет этого. Не потому что жалко, а потому что мы стоим на коленях, и всякий проходящий мимо норовит залезть к нам в карман или кинуть камень. Не стоит удивляться, здесь не СССР, где ценили то, что нужно ценить. Сейчас, по крайней мере, в таких городках, наподобие того, в котором я работаю, каждый новый мэр норовит набить свои карманы отовсюду, где может поживиться, а потом передать эстафету следующему мэру, чтобы не посадили. В итоге мы имеем абсолютно нищую больницу, от которой требуют невозможного.

Вы также очень любите упрекать врачей и прочий медперсонал в бессердечности. Опять же зря, скажу я вам. Каждый из нас, как бы это смешно ни звучало, помнит свой первый труп. Это именно то событие, которое даёт первую трещину в сознании. Говорит о том, насколько нестабильна и хрупка человеческая жизнь.

Глава четвертая, смертельная

Мегаполис. Университет. Первый курс. Само собой, работа на скорой помощи. Декабрь. Мой второй самостоятельный выезд. До этого я, конечно, отработал санитаром. Потом, устроившись на работу в городе, в котором учился, я ездил исключительно с врачом. Катался я с ним в паре ровно два месяца, прямо с момента трудоустройства. А теперь меня сочли компетентным настолько, чтобы ездить самостоятельно, имея в распоряжении санитара. Санитарку. Она, кстати, вышла из декрета тоже всего одну смену назад. Совпадение? Не думаю…

Предварительно хотелось бы пояснить: работая с кем-то, кто стоит на карьерной лестнице выше, ты не чувствуешь той ответственности, которая приходит, когда ты работаешь в одиночку. Там есть человек, который знает больше и решает за тебя. Здесь решаешь ты. Назначаешь препараты и несешь ответственность за то, что будет с человеком после их введения.

– Андрей! Экстренный вызов! – прокричала диспетчер.

Сдвинув кепку, я приоткрыл глаза. Да, задремал, да, имею право. Во-первых, потому что все мы люди, во-вторых, потому что фельдшерам никогда не выдают серьёзных вызовов.

– Что там уже? – сонно вопросил я своего самого нелюбимого диспетчера. Никогда не любил людей, которые готовы строить козни и проблемы там, где их не должно быть в принципе.

– Мужчина посинел и упал. Гаражный массив. Рядом с нами. Поедешь ты, реанимация уже выехала, – отчеканила она, выведя меня из сонного ступора.

Вмиг проснувшись, я прыгнул в кабину «газели», и мы метнулись на указанный адрес. Как обычно и бывает в таких случаях (к сожалению, я понял это куда позже), адрес был указан неверно.

Когда я уже расслабился и решил, что всё это не всерьёз, нам навстречу выехала «Лада», и отчаянно сигналя, дала знать, что нужно ехать за ней. В то время я ещё не матерился. Но, признаюсь, первая мысль была матерной. Потому что и дурак поймёт: когда высылают сопровождение – дело совсем плохо.

Так и оказалось: на момент нашего прибытия мы обнаружили мужчину в окружении его товарищей. Сам мужчина, он же пациент, был уже синий, начиная от груди и выше. На тот момент я ещё не был знаком с таким диагнозом как ТЭЛА (тромбоэмболия легочной артерии) на практике, а поэтому решил, что ему ещё можно помочь.

– Вот стояли, выпивали,

а он вдруг захрипел и упал, – лепетали мужики, окружившие тело.

– В машину его! – взревел я, экстренно подготавливая набор для сердечно-легочной реанимации.

В рекордные сроки пациент оказался в салоне «газели», и я приступил к оказанию помощи: первое – тройной приём Сафара (отвести нижнюю челюсть вниз, зафиксировать её и отвести в сторону вместе с головой для предотвращения западения языка). Второе – освобождение дыхательных путей. Здесь мне искренне жаль мою санитарку, потому что я не гнушался засовывать руку по кисть в горло пациенту, вытаскивая оттуда неудавшуюся закуску вперемежку с рвотными массами. В то время я не думал и не испытывал рвотного рефлекса, выкидывая содержимое гортани пациента куда глаза глядят.

– Вот оно! – ликующе воскликнул я, вытащив огромный шматок мяса. – Авось получится воскресить!

Стоило бы обратить внимание на состояние моей санитарки, которая была готова упасть в обморок от одного вида проникновения кисти в гортань, а когда я швырнул добычу в дверь «газели», у неё закатились глаза.

Но уже через тридцать секунд, взяв себя в руки, она пришла мне на помощь, и мы начали командную работу.

СЛР, она же сердечно-легочная реанимация, включает в себя ряд мероприятий, направленных на восстановление жизненных функций организма, и проводить их вдвоем куда удобнее: пока один не даёт кровотоку в организме остановиться, второй вводит в вену препараты, помогающие запуститься остановившемуся сердцу. И здесь я на секунду прервусь и всё-таки опишу вам, что такое СЛР в подробностях, так как я успел убедиться, что далеко не все люди, включая и некоторых моих коллег, имеют представление об этом процессе.

Это стыдно, да, но как-то меня попыталась загнобить в сети какая-то непонятная девчонка, явно имеющая зачатки медицинского образования, только за то, что я написал о сломанных рёбрах, которые говорят о попытке проведения успешной реанимации. Давайте, я поясню: сердце – очень хитрый орган, в обычном режиме оно работает за счёт электрического импульса, толкающего кровь по всему организму. Если же сердце по каким-то причинам решило остановиться, то необходимо воссоздать прежний кровоток, дабы предотвратить отмирание тканей, которым так необходим кислород. Вот здесь у нас и возник камень преткновения: она обвиняла меня в халатности только за фразу о сломанных рёбрах. Но как быть, если для того, чтобы пустить кровь по органам, которые к ней так привыкли, грудную клетку необходимо продавить на пять – семь сантиметров? И делать так на протяжении сорока минут (далее реанимация уже бесполезна и пациент считается погибшим) и не менее ста двадцати раз в минуту. Вы можете мне не верить, но в «вечно загнивающей» даже наткнулись на песню, бит которой идеально подходит для надавливаний во время сердечно-легочной реанимации. Не буду скрывать название композиции, ибо не верю, что рано или поздно, ко мне на порог заглянут люди, требующие урегулировать вопрос по авторским правам за упоминание названия прошлого хита. Это песня группы The Bee Gees – «Stay in alive». Что в переводе означает «Остаться в живых», символично, не правда ли?

Понятное дело, если пациент «завёлся» сразу, то при отсутствии прекардиального удара (это бытовая замена дефибриллятору, представляет собой сильный удар в область сердца и проводится в случае неполной остановки сердца, а именно фибрилляции – хаотичных сердечных сокращений. Остановившееся сердце бей не бей – ничего не спасёт, а удар током от дефибриллятора и вовсе сожжёт, а не запустит) есть шанс оставить рёбра целыми. Однако если реанимация заняла какое-то время, то, как правило, сердце начинает стучать, а рёбра приобретают трещины. Это нормально, рёбра – такая структура, которая не только отличается хрупкостью, но и не всегда крепится с двух сторон, как большинство других костей, вследствие чего постоянное и сильное давление на них приводит к переломам.