Записки рецидивиста
Шрифт:
Выслушал я Василия, сказал:
— Ладно, пошел за косой. А пайка у нее на той стороне яра за садом.
— Да знаю я. Возьми косу и приходи, пойдем косить.
Пришел к Лене, она повела меня на кухню. В углу сепаратор стоял, она как раз молоко прогоняла.
— Понимаешь, Дима, много молочного скопилось. Хочу в субботу на воскресенье на базар в Ялту поехать, продать. Сливок попьешь?
Пока я пил сливки и разговаривал с ней, зашла соседка Ленкиного возраста, тоже холостячка. Изучающе посмотрела на меня, как цыган при покупке жеребца, и сказала:
—
— Ладно, езжай, — сказала Лена, и соседка умотала.
— Давай, Лена, косу семерку и брусок. Васька Еценко знает, где твоя пайка, мы с ним сходим, он меня ознакомит. А ты дома будь. Если захочешь, приходи попозже.
С Василием мы пришли на левый край яра. Он прихватил с собой бабку, показал, как отбивать косу.
— Ну начнем. С Богом, — сказал Василий и начал косить своей косой.
Сначала у меня получалось очень плохо, коса без конца втыкалась в землю. Василий остановится, повернется, говорит:
— Пяточкой бери и сильней маши, а пяточкой прижимай.
На третьем заходе у меня стало получаться, и я сам уже был доволен. Сели отдохнуть.
— У тебя, Дима, уже неплохо получается. Да большую арифметику знать тут не надо, лишь бы желание было. Ну, ты коси, а я пойду по дому управляться. Вечером заходи вечерять, жена у меня борщ отменный готовит, — сказал Василий и пошел.
Стало смеркаться, пришла Лена с дочками, посмотрела на мою работу говорит:
— Да ты уже хороший кусочек отмахал. Дай-ка я попробую.
Взяла у меня косу и стала косить. Пройдя одну ручку до конца яра, Лена села на траву, сказала:
— Ну все, на сегодня хватит. Пойдем ужинать.
Возвращались вчетвером, шли, болтали, говорили о винограднике, сколько винограда в этом году. Надя с Верой то и дело посматривали на меня сбоку. Я это видел, но делал вид, что не замечаю. Пришли домой, на кухне помылись и сели за стол. Я как глянул на него, у меня чуть «паморки» не отшибло. На столе только птичьего молока не было. Вареная курица, творог со сметаной, картошка жареная с домашней колбасой, сыр, масло сливочное еще молоком пахнет. Я сидел, смотрел на это изобилие и тюрьму вспоминал. Камера, в углу параша, на столе пшенка-овес и четыреста граммов хлеба. Генку вспомнил, как кабур делали, как «копыта точили» (готовились к побегу), где он сейчас…
Лена уже два раза спросила, почему я не ем. Оказывается, я сильно «впал в распятие», не слышал. Вернулся на землю, сказал:
— А, да, давайте есть. Вы на меня не смотрите, я, прости, замечтался, это со мной бывает. Тут и дурак замечтается, глядя на такой стол.
Лена взяла графин с розовым вином, налила два стакана, сказала:
— Давай, Дима, выпьем. Это мое вино, домашнее.
Выпили, стали есть. Лена больше пить не стала, а я прикончил весь графин и столько умолотил еды, что сам удивился, куда это все полезло. Нормальному человеку этого на три раза хватило бы. Лена посмотрела и говорит:
— Вот молодец. Вот это мужчина.
Девочки ушли спать, а мы сидели на кухне и разговаривали. Я прилично забалдел, вино было хорошее
— Корова скоро отелиться должна, — говорила Лена, а я сидел и кивал. Чуть спьяну не спросил: «А ты?»
Потом сказал:
— А может, Лена, нам пожениться? Все веселее жизнь пойдет.
Обнял Лену, прижал к себе. Она заплакала, я стал успокаивать:
— Ну что ты плачешь, не плачь, все будет хорошо. Ты одинокая, я одинокий, может, жизнь у нас и наладится. Если тебя разница в годах смущает, так это ерунда. Для нормальной жизни не это главное, а понимание и уважение.
— Хорошо, Дима, я спрошу у девочек. Они-то большие уже, все понимают, и потом дам тебе ответ, — сказала Лена, а я обнял, поцеловал ее и ушел в общежитие.
Лежал на кровати и думал, зачем я лезу в чужую семью. Так или иначе, меня поймают, под чужим «одеялом» долго не проживешь. Опять «дыба» (суд), опять «дядин дом», опять нары. Только жизнь семье сломаю. А с другой стороны, я один как перст, хочется человека рядом иметь, и постирать, жеванину сготовить, где все это сделаешь в «кошаре» (общежитии). Вспомнил лагерную песню: «Вот надумал я, братишечки, жениться… Найду я жинку мирную, да толстую, да жирную и буду с ней я жить да поживать…» В натуре, у меня получается как в этой песне. Одним словом, не жизнь, а песня. А песня нам строить и жить помогает, она скучать не дает никогда.
Зашел в комнату. Пьяный Василий, который Еценко, говорит:
— Че не заходишь, Дима. Пойдем, борща поешь.
— Ты что, Василий, я только что у Ленки на три дня вперед поел, живот чуть не лопнет.
— Пойду тогда самогонки принесу, у тебя выпьем, а то моя кобра шипит, что пью.
Принес графин самогонки, дербалызнули по стакану, и я сказал:
— Все, Василий, Ленке предложение сделал. Сказала, с дочками посоветуется.
— Вот и правильно сделал, молодец. По такому поводу и вмазать не грех. Наливай. Не давай кобыле ссать, заводи, поехали.
— А чего ждать? С моря погоды? Чего я буду, как пенек, в общежитии валяться?
Выпили, Василий говорит:
— Все правильно. У нее ты будешь в масле купаться, жить как у Христа за пазухой.
— За такой пазухой, как у Ленки, — сказал я, уже изрядно торченый, — можно жить. Там можно на одну сиську лечь, а другой укрыться. Вот где кайф.
На следующий день вся бригада работала на уборке черешни, слив и абрикосов. На обед с Леной пошли домой. Я прихватил с собой два ведра крупных сине-желтых слив, а вечером, думаю, принесу абрикосов. Пусть Лена компоты крутит.
Пришли, дома никого не было, девочки ушли к бабушке. Помылись на кухне. Лена мыла груди в тазу, я обратил на это внимание, мыла по очереди, обе груди одновременно в таз не помещались. Женщина она солидная, а жара, у нее все потеет. Пообедали, Лена ушла в дом, а я на кухне что-то тормознулся. Потом тоже пошел в дом. Лена лежала на полу, подстелив покрывало и подушку, сказала:
— Я думала, ты ушел к себе в общежитие.
— Лена, можно я возле тебя отдохну? — спросил я, скинув туфли и снимая брюки.