Записки русского изгнанника
Шрифт:
— Значит, мы с вами в кровном родстве. Мы крепко пожали друг другу руки.
Малый Плоцк — это крупное местечко, все дома которого вытянулись в две параллельные линии почти до самой Скроды, которая вместе с Писсой орошает заболоченные луга междуречья. Северный край местечка сливается с группой маленьких деревушек, напоминающих островки болот и влажных лугов. Впереди и позади местечка расстилаются волнистые поля, а в тылу тянется ряд деревень, вытянувшихся в том же направлении. Верстах в семи позади расположена Ломжа, крепость, ликвидированная пред самой войной, но теперь снова спешно приводившаяся
Свежие войска — это были сибиряки — уже занимали указанные им места и отрывали неглубокие окопы. Я разыскал командира 36-го полка, установил с ним связь и посвятил его в курс дела. Корпус явился совершенно не подготовленным к современной войне и притом необстрелянным, но командир полка быстро освоился со всем, что только могло быть ему полезным, и ясно отдавал себе отчет о необходимости тесной связи с артиллерией. Он немедленно приказал укрепить окопы до полной профили, и наше содействие обеспечило его участок в течение ближайших дней и ночей.
Все попытки немецких блиндированных машин прорваться по шоссе пресекались тотчас же нашим ураганным огнем.
— Ты только посмотри, что выделывают эти самоеды, — ворчал Коркашвили. — Пошел бы ты научить их уму-разуму. Ведь этак они погубят себя и нас!
Действительно, новые батареи, подходя одна за другой и занимая позиции, становились совершенно открыто, вне всякой связи с пехотой и даже между собой, выбирали слепые наблюдательные пункты вблизи батареи.
Чему они учились в мирное время? И кто руководил их обучением?
Я вернулся на батарею совершенно измученный, обежав десяток позиций, где всякий раз приходилось твердить одно и то же: о необходимости тесной связи с пехотой и немедленной пристрелке по всему фронту; об укрытии резервов и миметизации орудий, об отрытии глубоких ровиков для прислуги и щелей на случай интенсивного огня от тяжелой артиллерии…
— Ваше высокоблагородие! — встретил меня Кулаков. — Только что было здесь начальство, важный генерал. Сказывал, ваш кунак по Александрополю. Передавал поклон и просил прибыть в Малый Плоцк на совещание к 12 часам.
— Кто же это мог бы быть? Офицеры не видали его, они сидели в землянке. «В Александрополе! Ах!» — меня осенила мысль. — «Это и не мог быть никто другой… Мусхелов! «Чурчхелов», как мы его называли».
Теперь для меня разом стало ясно все: и полузакрытые позиции, и батарейные резервы колбасой (по-кавказски, чурчхелей) вытянувшиеся за первым орудием.
Узкоумный и упрямый, «Чурчхелов» деспотически настаивал на своем, уверяя, что лучший метод укрытия ящиков, это ставить их в затылок один за другим, подставляя, как он уверял, под взоры и выстрелы противника лишь одну запряжку, а прочие 17 укрывая за первой… Что-то он теперь готовит своему другу? Возвращаюсь через полчаса к своим совершенно убитый.
— Ну, что он тебе преподнес?
— Да уж не знаю, как и отвечать:
— Это что еще?
— А вот, давайте скорее обедать, и людям раздайте пищу, а потом сами увидите. Крупсик! Есть молочко? Горло пересохло.
У Крупского всегда во фляге найдется молоко для своего командира. Когда он, не снимая ее, дает сделать из нее несколько глотков, на его лице появляется выражение кормилицы, питающей своего младенца.
— Ну вот, — вынимает карту. — Вот, милый друг, видишь эту надпись поперек поля: «Железова Воля».
— Вижу.
Так вот, сейчас ровно 12 часов. Туда (мерит циркулем) ровно 10 верст. К 4-м часам ты должен быть в букве «Ж» и открыть оттуда огонь во фланг по всей немецкой позиции.
— Ваше превосходительство!..
— Ровно в 4 часа. Ну, ступай скорее! Там был командир полка. Я к нему:
— Да ведь вы без меня не продержитесь и ночи!
— Ну что же! Он и слушать не хочет. Был там и Тумский.
— Скажите ему, что ведь «Воля» на нашем фланге, а буква «Ж» за версту, в тылу у немцев. Куда же я пойду один?
— И слушать не хочет.
Вот тебе и кунак! Удружил: «Отправляйтесь в «Ж»! Упрямый ишак!
— Ну что же, не впервые нам исполнять дурацкие приказания, — резюмирует Коркашвили. — Что же ты думаешь делать?
— А вот увидишь.
Не в первый раз чувствовал я себя Иваном-дураком у царя Берендея.
В сумерки подходим к перелескам на крайнем фланге корпуса. Влево остается деревушка, эта самая «Железова Воля». Она взята сибиряками. Надпись на карте пересекает ее выше и углубляется на целую версту в немецкий тыл. Севернее деревушки — болото, не охраняемое никем, — прорыв между нами и 1-м гвардейским корпусом. На противоположном берегу болота заметны кое-какие окопчики: немцы. Возвращаюсь к своим. Ну что ж? Дальше идти некуда. Здесь прорыв. Кто знает, где там еще находится гвардия. Рассыпаем по опушке чукчуров, а сами направим одно орудие в ориентир, а остальные в запряжках пусть будут готовы уходить при первой попытке неприятеля перейти в наступление. Пошлем связь к сибирякам.
Завертываюсь в бурку и ложусь у первого орудия. Прислуга тоже. Лошади стоят в запряжках, понуря голову.
Все стихло… Но вот я слышу размеренный шум шагов. На опушке мелькают какие-то тени. Солдаты в гвардейской форме с синими петлицами, окаймленными алыми выпушками… Я вскакиваю и поспеваю вовремя, чтоб остановить замыкающего прапорщика.
— Скажите, какая часть?
— 3-й батальон лейб-гвардии Семеновского полка. Нас послали сюда, чтоб восстановить связь с первым флангом Сибирского корпуса.
Какое счастье для нас!
— Не откажите доложить вашему командиру, что здесь находится 2-я Кавказская горная батарея, всегда готовая открыть огонь по его первому зову. Просим также не забыть нас в случае перемены в расположении.
— Слушаю, господин полковник.
Ну, теперь можно снимать штаны! — Кулаков! Раздавайте людям ужин и навешивайте торбы лошадям.
Ранним утром появляется тот же прапорщик.
— Полковник Свешников просит вас зайти к нему.
Забираю с собой Джаболова и наблюдателя с двурогой трубой. За ними протягивают телефон.