Записки русского изгнанника
Шрифт:
Тетя Туня
— Зайка! Боже мой, вернулся!..
— Алечка моя! Как ты?
— Я — слава Богу. Только очень переволновалась за тебя. Ведь там, в Петербурге, все вверх дном!
— Да, там совсем плохо. Но, слава Богу, мне удалось провести приказ о производстве…
— Заинька мой — генеральчик!
— Подробности потом, сейчас беру экипаж и лечу к тебе.
И вот мы уже в большой уютной комнате, оба на кушетке, крепко держа друг друга за руки.
— Ну, как твои хозяева?
— Прелестные! Тут, кроме меня, столуется еще казачий
— Это был ряд чудес… С вокзала я приехал прямо к Махочке. Она запирала квартиру, Ангелиночка уже в монастыре вместе с Лилей. Она не могла забрать вещей, все остается там: в городе нет подвод. Феклуша с Саничкой должны уехать в деревню. Дивы давно уже нет, ее брат и сестра увезены неизвестно куда с корпусом и институтом. Я бросился в штаб. «Вы попали вовремя, — сказал мне маленький штабс-капитанчик, сидевший на этом столе. Я попытаюсь вытащить ваше производство из вороха завалявшихся бумаг. Приезжайте завтра ровно в 3 часа, иначе будет поздно.»
На другой день я бросился опять туда…
— Беляев Иван Тимофеевич?
— Он самый!
— Вот ваше производство! Так это ваша тетя Генриэтта Ивановна Эллиот?.. Ведь она была музыкальной учительницей моей жены, которая знала и вас, и всех ваших братьев. Она рожденная Сушенкова, дочь петербургского брандмейстера.
— Как же, я хорошо ее помню, она часто бывала у нас!
— Когда она услыхала вчера ваше имя, всплеснула руками: «Это был ее любимец, — говорила она, обожание его тети. Из всех братьев он поражал своим удивительным благородством. Сделай для него все, ради меня, ради его милой тети!»
Я был тронут до слез. Это было последнее благословение от моей милой тети Туни!.
— Поистине это чудо Господне!
— Это чудо! За нас молятся, Алечка, не бойся ничего! Господь за нас.
…Я сразу купил себе погоны и поехал повидать родных. Елизавету Андреевну я застал у графини Голенищевой-Кутузовой, ее тети, они живут вместе. Младшие оба с нею, Ася эвакуирован в Новочеркасск с юнкерами. Бедняжка ждет Володю… говорят, немцы отпускают пленных. Видел Марию Николаевну, она ждет Тиму. Мы с ней простились очень нежно. Был у Зои, от нее уехал поздно ночью. Кока болен на дому. Сережина семья собирается на юг. Утром я был уже на вокзале.
— Узнаете меня? Я писарь Мошенский, — сказал мне кассир, — вот ваш билет, я отложил его, заметив вас вчера в кассе. Билеты нарасхват, это был последний — все спасаются, пока не поздно!
Я горячо поблагодарил его. «Ангелы Божии охраняют мой путь!», — подумал я.
В поезде все места были заняты и перезаняты. Мне удалось пробиться к окну и ко мне непостижимым чудом пробрались только что выпущенные в дивизион прапорщики Андрович и Ташков, брат адъютанта. Наконец, поезд тронулся. Миновал роковое Дно и Псков, где все походило на разгромленный врагами край. На станции Верро функционировал вокзал. Мы попытались достать там по стакану чая, за который чуть не поплатились жизнью.
Маленький и юркий Андрович подлетел к прилавку и, обернувшись ко мне,
— А позвольте узнать, господин генерал, вы теперь какому правительству подчиняетесь? — обратились ко мне два бравые ундера.
— Новому или старому?
— С последним приказом Государя, — отвечал я, — все мы перешли в подчинение новому правительству.
— Так почему же вверенные вам господа офицеры не исполняют приказа о титуловании начальства по чинам?
Это несвоевременное усердие Андровича чуть не погубило нас всех.
— Слушайте, я вижу, что вы старый служака. Наверное, служите лет шесть, но не позабыли еще сколько раз вам приходилось стоять под шашкой за ничтожную путаницу в обращении к старшим?
— Что верно, то верно! Уж сколько только мне приходилось выстоять за всю эту словесность.
— Ну вот, а теперь вот этого желтоусого птенчика после семи лет корпуса и пары годков юнкером научили, наконец, так, что когда после он уже видит генеральский погон, то забывает все на свете… А сейчас, говорят, все по-новому. Так разве можно на него обижаться, что он рявкнет некстати — Ваше превосходительство!
— И это вы изволили сказать чистую правду! А вот только вот что еще раз спрошу я вас: как это будет ваше имя и фамилия?
— Пожалуйста, — меня зовут Иван Тимофеевич Беляев.
— Вот и спасибо! Вот уже и спасибо за такое слово… А то у нас, куда ни сунься, всюду фончики да барончики… А это же и по разговору видно, что русская душа. Вот только сняли бы вы эти погончики да лампасики, так мы бы с вами всюду пошли!
— Дорогой мой, я не только погоны и лампасы, да и штаны поснимаю, если вы повернете со мной на врага. А на внутренний фронт, против своих, не ходил и не пойду, так вы меня уж увольте!
— Ну, спасибо вам за чай и за сахар, — обратился я к своим спутникам. — На сегодня на всех нас довольно!
Дивизион стоял на Вольмаре. Офицеры, всей кучкой, были в тяжелом настроении. 12-я Армия видимо разложилась. Командовавший армией генерал Юзефович делал все по приказу революционного комитета. Все было полно арестованными контр-революционерами, как говорили, многих вывели в расход.
В штабе корпуса я разыскал временно командующего полковника Шефтельсона и получил от него приказ об отъезде к новому месту служения и полный послужной список. С дивизионным управлением я попрощался по-старому, но было видно, что я спасаюсь по горящему мосту. С офицерами… но почти со всеми я встретился вскоре при совершенно иной обстановке.
Получив в ставке от генерала Барсукова назначение командиром 83-й артиллерийской бригады, я сразу повернул на Киев. Ехать в незнакомую бригаду, уже разложившуюся, чтоб получить там пару лошадей или повозку… Нет, дудки! Война кончилась, остался один обзор.
От Барсукова я узнал, что Великий Князь Сергий Михайлович уехал в Петербург.
— Ну что же, — говорил он, прощаясь, — арестуют, повесят! Барсуков показал мне миниатюрную модель 3-х лин. винтовки, только что поднесенную Тульским заводом маленькому цесаревичу…