Записки рядового радиста. Фронт. Плен. Возвращение. 1941-1946
Шрифт:
Подкармливались за счет выбывавших захромавших по дороге коров и овец. Останавливаясь на привал к ночи, а утром иногда обнаруживали, что нас уже догоняют немецкие войска: это было видно по клубам пыли. Слышен был грохот и лязг движущейся техники. Срочно срывались с места, запрягали изможденных волов и шли дальше. Несколько раз приходилось срочно сниматься с места ночью. Тащились в составе колонны среди стад, погоняемых неутомимыми, вооруженными карабинами пастухами. Овцы, блеющие почти человечьими голосами, путались под ногами.
Чем дальше на восток, тем труднее было идти. Озера, попадавшиеся на пути, издали подававшие надежду
Через несколько дней пути после прохождения какого-то небольшого колхозного стана стало известно, что направление на Дивное потеряло смысл. Узловая станция, к которой примыкала железнодорожная ветка от Дивного, уже захвачена немецкими войсками.
Штабом было принято решение: обойти Дивное севернее и продолжать движение на восток, имея цель достичь рубежей, обороняемых Красной армией, и корректируя направление по мере изменения реальной ситуации. Информацию о положении дел на фронтах предполагалось получать в населенных пунктах, где пока еще оставались действующие органы советской власти.
По пути я особенно сблизился с Кимом Якуб-оглы, поступившим на третий курс техникума после десятилетки. Он был в составе «экипажа» нашей повозки, который возглавлял Алеша Копылов. Крымский татарин, он без всякого акцента говорил по-русски, блестяще знал русскую классическую литературу и музыку, был очень пытливым и любознательным. Естественно, мы с ним всегда находили общие темы для бесед, и также оба были мало приспособлены к тем тяготам, которые выпали на нашу долю в этом походе.
Огибая Дивное, мы оказались в калмыцких засушливых степях, путь через которые показался наиболее трудным. На пути встречались лишь огромные кошары, предназначенные для зимовки овечьих отар. Близ них, как правило, оказывались глубокие колодцы. Там мы останавливались на ночлег.
Через какое-то время ситуация, как казалось, изменилась к лучшему: мы вошли в пределы Ставрополья, дорога шла через обрабатываемые поля с уже убранными зерновыми и зреющими кукурузой и подсолнухами.
Близость предгорий Кавказа смягчила климат и природу. Появились редкие перелески, стали встречаться большие богатые станицы, поражавшие своей зажиточностью по сравнению с донскими и сальскими. Здешние плодородные земли и мягкий климат, продолжительное лето позволяли снимать даже по два урожая в год: после уборки озимых успевали созреть и яровые хлеба. Большие площади, занятые выпасами, использовались в овцеводстве. Кошары служили нам пристанищами на привалах. Даже названия сел говорили сами за себя: Изобильное, Благодарное.
Чаще стали встречаться хутора и станицы. Здесь мы влились в огромный поток беженцев и стад скота, угоняемого на восток. Стада попутно паслись, поэтому их движение было значительно медленнее. Обгоняя, нам удавалось приобрести мясо от забиваемых захромавших животных и даже молоко: коров, оказывается, доили.
Из числа населенных пунктов, которые мы прошли, запомнились лишь некоторые, что позволяет приблизительно проследить маршрут нашего движения: Ипатово, Благодарное, Петровское, Буденновск, Прасковея, Степное, Курская, Моздок.
Несколько раз над нами пролетали немецкие самолеты, снижаясь почти до бреющего полета. А один раз по нашей колонне, решив нас попугать, немецкий пилот открыл стрельбу из пулемета, не причинив, правда, никому вреда. Был случай, когда нас почти настигли наступавшие
Жители станиц, которые мы проходили, встречали нас сочувственно, зазывали в дома и кормили, приговаривая: «Быть может, и моего сыночка кто-нибудь накормит…» Часто мы (наша четверка) использовали такой метод добывания пищи. Обращаясь к хозяйке, спрашивали: «Не продадите ли чего-нибудь поесть?» (на случай согласия у меня еще оставались деньги, врученные тетей Соней в Ростове, и тогда мы расплачивались символическими суммами). Обычно нас кормили, но деньги брать отказывались. Этот метод почему-то получил название «подканывать».
Особенно запомнились Прасковея — богатое село, где нас обильно снабдили продовольствием, и Буденновск. О нем особо.
Когда мы вошли на окраину города, на другой его окраине уже слышны были пулеметная стрельба и разрывы гранат и мин. Город горел, жители, как и в Ростове, растаскивали оставленные продовольственные склады. Двое из нашей команды притащили откуда-то бак, наполненный вином.
Здесь со мной произошел крайне неприятный случай. После длительного марша по жаре и пыли, с трудом передвигая ноги, я дотащился до первого же дома и попросил напиться. Получив в руки эмалированную кружку, я с жадностью припал к ней и… задохнулся: не вдохнуть, не выдохнуть! Упал на завалинку и почувствовал, что теряю сознание. Испугавшиеся хозяева выскочили из дома, стали растирать мне грудь и влили в рот холодную простоквашу. Оказалось, что кружка была наполнена не водой, а коньяком или крепким самогоном. Не сразу и с большим трудом отдышался.
Далее путь проходил вдоль реки Кумы по холмистой, поросшей лиственным лесом местности. От преследовавших нас оккупантов удалось оторваться. Очевидно, они приостановили дальнейшее продвижение, подтягивая отставшие тылы. Здесь стали заметными приготовления к обороне: укрепленные зенитно-артиллерийские позиции, противотанковые рвы, траншеи и дзоты.
Наконец мы достигли станции Моздок, где слышались паровозные гудки и откуда можно было надеяться уехать на поезде. Здесь был уже настоящий рубеж обороны, занятый войсками и подготовленный к отпору.
Вспоминая этот многодневный изнурительный марш по Сальским степям и Ставрополью, не могу не отметить, что шедшие вслед за нами немецкие войска не встречали никакого сопротивления. Путь на Северный Кавказ в этом направлении был открыт. Сопротивление оказывалось только вдоль железных дорог — в сторону Сталинграда и северокавказской магистрали. К тому времени, когда мы были уже у Моздока, наступление немцев было остановлено у Сталинграда и Новороссийска, где завязались жестокие бои. Железнодорожный путь от Моздока в сторону Махачкалы, Грозного и Баку оставался последней транспортной связью с Закавказьем, оставшейся в распоряжении обороняющихся.
Некоторое время, не помню, сколько дней, мы ждали у станции, пока наше начальство решало вопрос о нашем дальнейшем пути следования. Предполагалось, что мы должны ехать в Баку, чтобы войти в состав Бакинского авиационного техникума. Наши студенты и преподаватели, эвакуировавшиеся из Ростова еще до его первой оккупации, уже присоединились к нему.
Высоко в небе часто проплывали немецкие самолеты, по ним открывался зенитный огонь, как обычно не причинявший им никакого вреда, но бомбежек станции и города они не предпринимали.