Записки следопыта
Шрифт:
А форма на нем так ладно сидит, весь ремнями перетянут, на голове фуражка зеленая — глядя на него, я еще сильнее влюбился в погранвойска. Так влюбился, что, казалось, уже не мог сплоховать ни перед какой комиссией.
И вот пришел день испытаний. Я прыгал, ползал, бегал. Помню, оказался перед препятствием, а оно гораздо выше меня. Ну где мне до такой вышины руками достать! Не смогу. Опозорюсь. Вместо границы придется опять в деревню — возвращусь, а там засмеют: какой же ты парень, если к воинской службе не годен! Разбежался я, сколько было во мне злости и отчаяния — все включил в этот прыжок, и допрыгнул! Слышу за спиной: «Да он складный! И сильный, оказывается…»
После
И потащились мы на подводах на станцию, в казахстанский город Петропавловск. Прибыли — и сразу в эшелон. В товарных вагонах нас разместили, в каждом — по сорок человек. Добротные деревянные нары в два этажа, чисто, уютно даже. Без постели, на голых досках — кулак под голову — и прекрасно спали!
Ехали до Владивостока пятнадцать суток. Хорошо ехали! Из специально оборудованного вагона выдавали нам чай, периодически — чечевичную и гороховую кашу, а иногда и картофельный суп. Все вкусно! И главное, бесплатно. Нас эта забота удивляла и, я бы сказал, согревала.
Ежедневно «поленницами» вносили к нам в вагон душистые буханки. Каждую делили на восемь, а то и на шесть человек. Мне, как правило, давали порцию меньшую, потому что я был меньше всех. Да я не обижался, считал, что так было правильно.
Ехали мы в своем товарняке дружно. И это было главное. Веселились, радовались, пели песни. А по ночам я, счастливый, мечтал — да нет, не мечтал даже, а пытался себе представить, как там будет, в будущей моей жизни, на грозной и таинственной границе.
Мешались в моем сознании прочитанное, услышанное, воображаемое…
И вот — мечта ли, сон или наяву угаданное будущее? (Сколько раз потом в жизни моей разыгрывались похожие ситуации!) Вдруг привиделось мне…
К дозорной тропе подступали таежные кедры. Туман мешал ориентироваться. Нарушителям он помогал, а вот мне… Казалось, эта густая молочная пелена поглощала даже звуки. Все же по примятой траве я видел, куда убегали от меня неизвестные.
Несколько минут назад собака моя насторожилась. Приложив ухо к земле, я услышал шаги. Переместился с дозорной тропы так, чтобы нарушители нас не миновали; вроде бы в самый подходящий момент их окликнул…
Ну и реакция у этих двоих! Едва заслышав мой голос — бросились в разные стороны и словно растворились в тумане. За одним из них вдогонку устремилась моя собака, а я…
Проклинал я в душе этот туман, но оказалось, что и нарушителям он не был на руку. Сбил я их с маршрута, заметались они и, слышу, бегут назад. Затрещали кусты, и теперь мне нет необходимости придерживаться видимого следа: судя по звуку, один из нарушителей движется вправо. Я устремился ему наперерез. Пробежал бесшумно несколько десятков метров, лег за пригорком. Вот он, голубчик, бежит прямо на меня, ни о чем не подозревая. И вдруг: «Стой, руки вверх!» — вырос я перед ним, встав из травы.
Он упал, перевернулся, хотел откатиться в сторону, но я навалился на него, ухватил за руку, в которой был пистолет. Однако противник мой вывернулся и цепко схватил меня за горло. Я изловчился, ударил его в висок. Стальные пальцы разжались, враг мой обмяк. Я с трудом свалил с себя здоровенного детину, поднялся, прерывисто дыша.
Слышу лай моей овчарки. Вскочил, связал нарушителя и бросился туда. Ох и сердитый лай! Второй лазутчик лежал, раскинув руки, а пес мой, видом просто волк, ощетинив шерсть, стоял над поверженным врагом и при малейшем его движении злобно рычал…
До сих пор удивляюсь, по какому волшебству привиделась мне тогда,
Такого рода предвидение обычно не поддается объяснению, но причины, вызвавшие его, все же можно попытаться истолковать. Открывшиеся мне, пастушонку, в раннем детстве возможности собак казались просто поразительными. Мои собаки понимали человеческий язык, а может, даже и мысли: я просил их принести какую-нибудь вещь, и они приносили. Скажем, летом оставлял я в речке завязанные в кусок кожи продукты. Сам сверток — под водой, а на поверхности — только поплавок. Вот за этот поплавок и вытягивали мои помощники сверток с продуктами из воды и приносили его к костру. Особенно желтый Валет был у меня талантлив. Великолепно поддавался дрессировке, и мне многому удалось его научить. Вполне естественно, отправляясь на границу, мечтал я о том, чтобы рядом со мной там были такие же верные, надежные друзья: с такими любые трудности не страшны.
3
Вот, наконец, и Владивосток — город океанский, город пограничный. На перроне гремит духовой оркестр. Нас, что ли, встречают? А кого же еще могут встречать пограничники! Вот это да, добры молодцы — один к одному, красавцы, сияют улыбками. Подтянуты, чисто выбриты. Одеты отлично: фуражки вогнуты, шинели длинные ремнями перепоясаны, сапоги начищены до блеска, шпоры сверкают. Подумалось: «Какой я счастливый, что попал сюда!»
«Сегодня ночью будете на границе!» — заверили нас встречавшие. А люди такие, ясно, слов на ветер не бросают. В тот же день погрузились мы на военные катера и поздно вечером прибыли в Славянку — там стоял погранотряд. Нас покормили и уложили спать. И вот лежу я и думаю: «Матрасы, простыни, одеяла — живут же люди! Как тут не служить!» Долго не мог заснуть. Ведь завтра будут нас проверять, так вот узнать бы, что именно будут «проверять»? Ну кто бы подсказал или посоветовал, что нужно еще сделать, чтобы не забраковали?
Утром нас распределили по взводам и отделениям. Потом постригли, обмундировали, и после этого мы некоторое время друг друга не узнавали.
И вот — испытания. Ничего вроде бы особенного. Даже кросс на три километра меня не пугал, однако смотрю, а некоторых бегунов уже под руки ведут, чуть живых. Я забеспокоился, но тут дали старт нашему взводу. Я что есть духу припустился и прибежал на финиш самым первым. Ничего не вижу, в глазах темно, слышу только кричат все: «Ура! Маленький да удаленький!»
После кросса пульс у меня проверяли, спрашивали потом, не боюсь ли я коней. Да я же на коне вырос!
Наконец стали зачитывать списки. Я жду, не дышу, но нет, не называют мою фамилию! И только в самом конце слышу: «Карацупа Никита Федорович тоже принят». Я еле удержался, чтобы не крикнуть «ура».
И стали нас обучать. Дали мне такого коня — не то что до седла, до гривы не достать. Ну как нарочно, мне — и такой великан достался. А другого просить я посчитал неудобным.
Выход из положения, казавшегося просто безнадежным, нашел сам: стал подставлять чурбан: встав на него, седлал моего великана тяжеленным, в полном комплекте, седлом. А перед тем, как забираться в седло, левое стремя удлинял, потом, сев на коня, подтягивал его и уравнивал с правым. Командиры к эдакому кавалерийскому приему относились снисходительно, поскольку в седле я оказывался одним из первых. Но однажды чурбан мой пропал. Ох и муки я принял! Зато после этого разрешили мне подобрать коня соответственно моему росту. Я выбрал невысокого и резвого.