Записки советского интеллектуала
Шрифт:
У стола — два больших, покойных кожаных кресла да несколько стульев. Как-то мальчиком я ночевал здесь, и двух сдвинутых кресел оказалось вполне достаточно для постели.
Комната мрачная, но хозяин ее — совсем не мрачный, просто почти слепой.
Игнатий Наумович Гранат, брат моей бабушки Фридерики Наумовны, дядя отца. Мы, дети, вслед за старшими тоже звали его «дядя Идл» (видно, таково было его еврейское имя), не величая дедушкой. Но он звал нас всех, независимо от возраста, всегда по имени-отчеству: Евгения Константиновна — это мою сестру Джеку; Михаил Григорьевич — это меня в восемь лет!
Это было далеко не единственное чудачество дяди Идла. Таким же чудачеством считалось в семье и то, что он, до слепоты близорукий и поэтому довольно беспомощный в домашних делах, наотрез отказывался не только стать членом семьи кого-нибудь
Но не меньшего мужества требовала постоянная работа Игнатия Наумовича, которую он вел почти до смерти, — редактирование Энциклопедического словаря Гранат, того самого, тисненные золотом корешки которого и сейчас украшают полки многих библиотек.
Странное для того времени издание был этот словарь. Издавало его не государственное, а кооперативное издательство «Русский библиографический институт Гранат» (на вывеске, которую мне однажды случилось видеть, было написано — «бр. А. и И. Гранат») [77] . На титульных листах всех томов значилась редакция, состоявшая из знаменитых, но уже покойных профессоров (среди них — и К. А. Тимирязев), фактически же душой этого громадного предприятия и главным редактором словаря был в то время Игнатий Наумович.
77
27 октября 1922 г. «Русский библиографический институт братьев А. и И. Граната и К0» был преобразован в промысловое кооперативное товарищество «Редакционный коллектив Русского библиографического института бр. А. и И. Гранат и К0». В 1939 г. издательство вошло в состав Государственного института «Советская энциклопедия».
Каково было ему не только давать направление всему изданию, но и знакомиться с содержанием большинства статей, можно себе представить.
Читать сам он не мог; для этого была чтица. Несколько раз, когда она почему-то не приходила, читал я — и был поражен напряженным, острым вниманием человека, замечавшего решительно все детали и не упускавшего при этом главного.
Направление издания было весьма определенным. Словарь давал едва ли не самые объективные (из известных мне изданий этого рода) сведения и притом старался расширить знания читателей в области социально-экономических проблем. Достаточно сказать, что статью «Маркс» еще в царское время заказали В. И. Ленину, подписавшему ее «В. Ильин». А после революции в составе словаря появились такие многотомные «статьи», как «Четырехлетняя война» (1914–1918 гг.), «Эпоха мирового кризиса», «Эпоха социалистической реконструкции». К статье «Союз ССР» был приложен отдельный биографический словарь «Деятели СССР и Октябрьской революции», где и сейчас можно прочесть автобиографии или авторизованные биографии людей, о которых вы больше нигде ничего не найдете.
Как мог сохраниться такой словарь в цензурных условиях двадцатых и особенно — тридцатых годов?
До конца тридцатых годов помогало то, что в нем когда-то сотрудничал Ленин. Потом и это не помогало. Незадолго до войны издательство было закрыто. Буквы «Ю» и «Я» так и не вышли. Старому Гранату (как его звали в «академических» кругах) все же дали персональную пенсию.
Игнатий Наумович был учеником Чупрова и Виноградова, написал книги «К вопросу об обезземелении крестьянства в Англии» и «Классы и массы в Англии в их отношении к внешней торговле» [78] . Книги в свое время имели довольно широкий резонанс и доставили автору не только профессиональное звание, но и признание, выходящее за пределы нашей страны. Но главным делом его жизни был, конечно, словарь, начатый в молодости и любовно ведомый почти до смерти.
78
См.:
Когда-то была у него жена, но я ее никогда не видел и помню только глухие разговоры о трагической ее гибели. Сам Игнатий Наумович заговорил о ней со мной (и то вернее — при мне) всего один раз — когда я впервые пришел к нему со своей молодой женой.
— А помогает Елена Карповна вам в вашей работе? — спросил он меня и прибавил, обращаясь уже к ней: — Мне, знаете, очень много помогала жена. Иначе я ничего бы не успел смолоду.
«Памяти друга-жены, Анны Владимировны Гранат, беглые итоги общих исканий и совместной работы посвящаются», — прочел я позже на книге «Классы и массы…».
Высокий, сутулый, худой, с довольно длинными седыми волосами, которые он по моде прошлого века зачесывал назад и подстригал почти на уровне плеч, с пушистой седой бородой, в маленьких, чрезвычайно толстых очках в серебряной оправе, в поношенном и несколько мешковатом, но всегда строгом темном костюме, дядя Идл напоминал рассеянного профессора со старых карикатур. И, как многие описанные в доброй старой литературе профессора, он обладал не только глубоким умом и обширными познаниями, но и живым и добрым характером.
Занятость и недостаток зрения не мешали ему быть в полном смысле этого слова душой нашей большой семьи.
Вокруг стола под низко висящей люстрой часто собирались его племянники и племянницы, внуки и внучки.
О чем только здесь не говорили!
Конечно, о политике, но и о литературе. И о науке. Пожалуй, всего меньше — о семейных делах. И старик умел сделать так, чтобы разговор стал общим, чтобы в нем участвовали и отцы, и дети, притом — на равных основаниях. Никому — ни старшим, ни младшим — не дозволялось «заушать» друг друга. Никогда никто за этим столом не сказал младшему: «Ты ничего не понимаешь, мальчишка!» Вот когда «сработала» чудаковатая манера хозяина называть внуков едва ли не с младенческих лет по имени-отчеству, а племянников до седых волос — по имени.
Впрочем, это не значит, что не накалялись страсти. Помню, как ожесточенно спорили мы как-то, может ли сейчас быть обломовщина. А когда вышел знаменитый указ о запрещении рабочим и служащим «самовольно» оставлять работу и переходить на другую [79] , помнится, все резко его осуждали, а я даже сказал, что это — крепостное право.
— Не знаю, не знаю. Об этом мы еще поспорим, — сказал старик. — А с Михаилом Григорьевичем из-за крепостного права даже подеремся.
79
Указ Президиума Верховного Совета СССР о переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений был принят 26 июня 1940 г. и на следующий день опубликован в газете «Известия». Среди прочего в указе говорилось: «Установить, что рабочие и служащие, самовольно ушедшие из государственных, кооперативных и общественных предприятий или учреждений, предаются суду и по приговору народного суда подвергаются тюремному заключению сроком от 2-х месяцев до 4-х месяцев. Установить, что за прогул без уважительной причины рабочие и служащие государственных, кооперативных и общественных предприятий и учреждений предаются суду и по приговору народного суда караются исправительно-трудовыми работами по месту работы на срок до 6 месяцев с удержанием из заработной платы до 25 %».
Вообще он старался найти в любом действии правительства «рациональное зерно», и мы не раз находили в нем поддержку против старших.
Бывал там иногда один наш родич, любивший высказывать крайне правые взгляды. Надо сказать, что в этом обществе их не разделял никто. Мы, молодые, просто ненавидели этого человека, старшие были более сдержанны, но никогда не забывали сказать нам, что самое странное, как Лёне это сходит с рук, и дать понять, что с ним вообще нужно держаться осторожнее.
Но Сталина не любил и старый Гранат. И, кажется, единственный раз он терпимо отнесся к высказываниям «Лёнечки» — это когда тот описывал фотографию, появившуюся по случаю юбилея Калинина.