Записки советской переводчицы
Шрифт:
Ежегодно, а иногда и два раза в год, Слуцкий выезжает за границу, иногда на международные конференции горнорабочих, иногда для поддержания духа горняцких забастовок, а иногда и с другими тайными заданиями. Нечего и говорить о том, что ГПУ любезно предоставляет ему в таких случаях любой паспорт на любое имя. Но часто он ездит и под своей собственной фамилией. Не то в 1929, не то в 1930 году, Слуцкий пробрался таким образом в Шотландию, где имеется единственный в Англии красный союз горняков — Scottish Miner's Union в Aberdeen, английским секретарем которого является Мурфи. Там Слуцкий выступал на митингах, за что и был из Англии выслан и не как-нибудь, а в результате запроса в парламенте. Теперь въезд в Англию Слуцкому запрещен. О запросе же этом я своими глазами читала в Times. За годы большевизма Слуцкий более четырнадцати раз был за-границей. С делегатами он очень быстро сошелся, он вообще добродушен и очень циничен. Особенно дружен он с миссис Честер, делает вид,
— You, old duck! [21]
Слуцкий женат, имеет двух детей, но, надо отдать ему справедливость, о семье своей заботится мало. Он вообще бессребренник, очень непрактичен в отношении денег, и у него никогда нет ни рубля за душой. Он весь в авансах и долгах. Когда я с ним ближе познакомилась, он рассказал мне, что родители его были набожные евреи, что он учился в хедере и знает древнееврейский язык. С пятнадцати лет он попал в революционные кружки, стал пропагандистом, сидел в харьковской тюрьме, во время гражданской войны работал в Киеве в подполье, знаком лично с генеральным секретарем Профинтерна Лозовским, который ему очень протежирует. Слуцкому доверяют и в Коминтерне и в Профинтерне, потому что он выполняет важную для обоих организаций работу по пропаганде среди горняков всех стран мира и потому, что его можно послать заграницу с уверенностью, что он не украдет денег и вернется обратно. Такие политико-пропагандные посты в СССР, пожалуй, единственные, кроме правительственных, на которых люди держатся так долго, как продержался Слуцкий. И все же, когда я в 1932 году уезжала навсегда заграницу, Слуцкий, будучи все еще в Международном Комитете, учился в Горном Институте (без отрыва от «производства») и хотел стать горным инженером, «так, знаете, на всякий случай!»
21
Вы — старая утка!
Тифлис-Баку
Жизнь делегации текла своим чередом. Почти весь третий день был посвящен турецким баням. Посреди города из земли бьет целебный серный горячий ключ. И тут построены, так называемые, турецкие бани. В смысле благоустройства и гигиены они оставляют, конечно, желать лучшего, так как мне пришлось опять-таки купаться в одном маленьком бассейне с четырьмя англичанками, но вода, действительно, превосходна, а банщицы, искусные в нескольких видах массажа — от «пенного» до «каменного» включительно, вызывают у купающихся, особенно у иностранцев, восхищение.
Кругом бань проложен довольно глубокий ров, через который перекинут мост. Вот на этом-то мосту делегаты после купанья остановились, простояли там около полутора часов и их с большим трудом удалось оттащить и увести в гостиницу. Оказывается, что по рву течет горячая вода из источника и туземки моют в ней белье. Смуглые восточные женщины в алых, зеленых, желтых юбках и разноцветных шалях сидят на корточках и полощут белье, такое же пестрое, как они сами. Это такая экзотическая и для европейца невиданная картина, в ней столько couleur locale, что англичанки, а особенно англичане, никак не хотели уходить. Все оставшиеся фотографические пленки были пущены в ход, щелкали кодаки, тут же в записные книжки записывались впечатления, одним словом — это было для наших гостей, пожалуй, самое захватывающее зрелище из всего их пребывания в СССР. Я уверена, что если кто-нибудь из них прочтет когда-нибудь это описание, он непременно улыбнется и вспомнит этот кавказский гротеск.
***
Вечером в вестибюле гостиницы я столкнулась с выходящим Горбачевым.
— Товарищ Солоневич, хотите пойти проветриться?
— Куда?
— А тут местные товарищи меня в погребке ждут. Я было хотел отказаться, да неудобно, скажут, что я загордился. Идемте, а?
— Нет, товарищ Горбачев, спасибо, мне что-то нездоровится, голова очень болит, я лучше пойду прямо спать.
— Брезгуете, значит? Так, так…
— Да что вы, товарищ Горбачев, если бы голова не болела, я бы с удовольствием…
Горбачев нахмурился и бросил мне недобрый взгляд.
Но я уже бежала вверх по лестнице.
— Спокойной ночи, веселитесь.
Береженую и Бог бережет.
***
На другой день осматривали Мцхет, с его древней крепостью, и новостроящуюся электростанцию Загрэс. Делегаты порядочно устали после Донбасса и Грозного и не очень интересовались условиями труда. Вечером мы выехали в Баку.
Здесь нас встречали представители азербайджанского правительства и, так как все промысла были подготовлены к митингам с участием английских делегатов, то было решено разделить делегацию на три группы, причем каждая группа отправится на определенный промысел. Вот только с переводом речей как быть? Делегатских переводчиц было только две — Софья Петровна и я. Поговорили с одним из местных коммунистов. Он побежал куда-то и притащил какую-то маленькую толстенькую еврейку, которая заявила, что свободно может перевести речь с английского.
Миссис Кук, стоящая, как и всегда, в заднем ряду, краснела и бледнела, упиралась во всю, но ее вытолкнули помимо ее воли вперед и ей ничего другого не оставалось, как произнести речь. Это было уже не в первый раз, что ее так вызывали, и я уже писала о том, как она из такого положения выходила. Тихим, чуть слышным голосом, потупив в землю глаза, она произнесла, как всегда, три четыре ничего не значащие фразы. Переводить ее было чрезвычайно легко. Слова ее были покрыты взрывом аплодисментов.
Когда мы вернулись в отель, оказалось, что одна из групп уже вернулась раньше нас, причем у руководителей были несколько смущенные, а у делегатов очень негодующие лица. Оказалось, что новая переводчица подвела. Мистер Джон произнес довольно длинную, и как ему казалось, очень значительную речь, переводчица же, по-видимому, плохо его поняла, или просто не успела всего записать. Поэтому перевела она речь, так сказать, классически:
— Товарищи, вот этот английский горняк привез вам привет от бастующих горняков Англии и просит вашей помощи для доведения забастовки до победного конца. А остальное… товарищи, ну вы сами знаете, что в таких случаях говорят.
И сошла с трибуны.
Аудитория была поражена, произошло неловкое замешательство, потом стоявший тут же Горбачев стал неистово аплодировать, за ним последовали все коммунисты и активисты, но мистер Джонс был оскорблен, а вместе с ним и остальные члены делегации. Он знал, что говорил двадцать минут, а перевод занял не более 2-х минут. Не знаю уж, как Горбачев его успокоил, но вечер был испорчен и англичане были очень недовольны.
Переводчицы этой я больше не видала…
На следующее утро нас повезли осматривать нефтяные вышки, потом жилища нефтяников и новые поселки. Баку и до революции был сравнительно благоустроенным городом, потом там хозяйничали англичане, потом советская власть стала усиленно экспортировать нефть заграницу и особенно заботиться о нефтяных рабочих, так что сейчас в Баку они устроены лучше, чем в угольных и рудничных районах. На улицах много электрических фонарей, так что город прекрасно освещен.
Горбачев и Слуцкий распорядились о том, чтобы был заказан лавровый венок и делегатов повезли на могилу 26 расстрелянных бакинских комиссаров. Это, так сказать, местные большевицкие герои. Старик Лэтэм — председатель делегации и ее секретарь Смит торжественно возложили венок на могилу, а перед этим делегация должна была выслушать речь секретаря областного комитета партии о героизме этих комиссаров и о их гибели от пуль английских капиталистов.
Потом группу желающих повезли покататься на катере по Каспийскому морю, а вечером, вся делегация посетила женский тюркский клуб. Этот клуб очень интересовал англичанок, так как на перегоне Тифлис-Баку Слуцкий часа два втолковывал им достижения советской политики в области раскрепощения женщины магометанских национальных меньшинств. И хотя на улицах Баку мы несколько раз видели женщин в паранджах, с совершенно закрытыми черными покрывалами лицами, здесь, в клубе, нас встретили тюркские женщины, конечно, без чадры и конечно с довольными и улыбающимися лицами. Заведующая — местная коммунистка — сделала доклад об ужасах и гнете царского режима и о любви и преданности азербайджанских женщин советской власти, которая-де их раскрепостила и дала им свободу и счастье. Англичане сочувственно улыбались. И все данные и цифры были ими тщательно занесены в блокноты, что и требовалось доказать. О культурном значении большевицкого раскрепощения женщины Востока было много написано в советской и в заграничной печати. На деле раскрепощение это произошло, главным образом, не вследствие пропаганды, а вследствие перманентного процесса раскулачивания всего населения российского, в том числе и национальных меньшинств. В связи с общим обнищанием, женщине Востока, наравне с остальными русскими женщинами, пришлось идти на заводы и фабрики, а мужчине Востока не под силу стало содержать по нескольку жен. Таким образом советский режим, даже и без всякой пропаганды, неминуемо ликвидировал бы и многоженство и закрепощение восточной женщины. Что же касается паранджи, то мы являемся свидетелями ее упразднения и в таких далеких от большевизма странах, как Турция и Албания.