Записки средневековой домохозяйки
Шрифт:
– Леди Мейнмор! Миледи! – крикнули, пытаясь остановить меня.
Кто-то схватил меня за руку, но я вырвалась.
– Леди желает что-то сказать? – прозвучал издевательский голос прокурора.
А я дрожащими пальцами развязала ленты, удерживающие на голове чепец, и сорвала его, выставляя на обозрение сходящие синяки. По залу прокатился взволнованный шепот. Все начали обсуждать мой вид.
– Желает! – твердо ответила я, хотя на самом деле еще не знала, что собираюсь произнести. Не понимала, что вообще делаю и что будет потом, но…
Судья хотел было
– Я… Я… – неуверенно начала я, но, неожиданно поймав потрясенный взгляд Себастьяна, мгновенно поняла, что именно скажу. Не отрывая от него взора и будто черпая силу из его глаз, я продолжила, чеканя каждое слово: – После того как мой супруг, маркиз Мейнмор, избивал меня на глазах у всех гостей, маркиз Коненталь вступился. Он защитил меня, а после… после отнес в свою спальню и успокоил. – Зал взорвался, но я, неожиданно с легкостью перекрывая невообразимый гул, продолжила: – Мы вышли из спальни лишь утром, когда личный камердинер сообщил нам, что доставили тело супруга. Всю ночь маркиз Коненталь провел со мной, а значит, никак не мог убить Кларенса.
– Шлюха! – раздался неистовый крик свекрови. – Грязная шлюха!
– Аннель, зачем?! – не веря своим ушам, потрясенно прошептал Себастьян. Стоял невероятный шум, и его слова я угадала лишь по движению губ.
Зрители повскакивали со своих мест, засвистели, заулюлюкали. Зал заседаний бушевал. Вдовствующая маркиза надрывалась, поливая меня отборной бранью. Прокурор бесновался, пытаясь доказать всем, что я сумасшедшая и моим словам нельзя верить. И лишь побледневший Себастьян молча смотрел на меня.
Наконец, когда под угрозой удаления присутствующих гвалт стих и все расселись по местам, ко мне обратился сам судья:
– Леди, вы готовы подтвердить свои слова? Может, от горя вы повредились рассудком? Поймите, вы же навлекаете на себя…
Но я не стала его слушать дальше.
– Я чем угодно готова поклясться, что провела эту ночь в спальне маркиза Коненталя. И это утро мы встретили вместе с ним. – Я произносила слова раздельно и громко, чтобы каждый находящийся в зале суда их мог расслышать. – И от горя я рассудком не повредилась. Я не переживаю из-за смерти мужа. Он так избил меня последний раз, что не оставил к себе даже простого человеческого сострадания!
– А чем вы там занимались?! – вдруг ядовито выкрикнул кто-то из зала.
Я резко обернулась, отыскивая наглеца. Но бесполезно, мне виделись лишь ухмыляющиеся рожи, перекошенные любопытством и жаждой грязных сплетен.
– Маркиз рассказывал о детстве моего супруга! – так нагло, как только могла, ответила я. – Всю ночь так подробно и основательно рассказывал!..
– А сколько раз? – издеваясь, поинтересовался кто-то другой.
– Вам столько не смочь! Чреслами слабоваты!
Зал вновь взорвался криками. Кто-то смеялся, глумясь надо мной, кто-то орал похабное, но мне было все равно. К чему честь, к чему репутация, если человек, которого ты любишь, будет повешен за то, чего не совершал?! Когда на
Судья вновь принялся успокаивать зал, а я, подобрав брошенный у ног чепец, кинулась прочь из зало. Уже никто ни в чем не обвинит Себастьяна. Никто и ни в чем! Женская репутация – самое дорогое в этом мире, самая ценная разменная монета, которая для меня, воспитанной в другом, не более чем пустой звук! Здесь ее считают целым состоянием, но к чему она, если рядом не будет того, кто сердцу так дорог?! Неужели я стала бы лелеять свою честь и видеть, как осуждают его, когда лишь одним словом, одним заверением могла бы спасти?!
Нервно рассмеявшись своим мыслям, отчего лакеи, стоящие перед выходом из здания суда, шарахнулись в стороны, а я сама из последних сил открыла себе двери и выбежала на свежий морозный воздух.
Вечерело. Плотные облака уже не застили небо, и далекая синева, будто ободряющий знак, проглядывала на горизонте.
Лишь вдохнув полной грудью и немного приведя мысли в порядок, я огляделась в поисках средства передвижения. Заметив на противоположной стороне площади экипаж, я призывно замахала чепцом. Когда возница остановил свой несколько обшарпаный транспорт у подножия лестницы, я приказала: «К особняку герцога Коненталя! Гони!» – и проворно забралась внутрь. Щелкнули вожжи, мы тронулись.
Я, откинувшись на спинку, бездумно смотрела в окно на проплывающую улицу. В голове было пусто, на душе тоже. Я ни о чем не жалела, ничего не ждала. Я сделала то, что должна была, и этого довольно.
Вот распахнулись узорчатые ворота, экипаж, сделав полукруг, остановился перед крыльцом. Сдернув с руки агатовый браслет, я распахнула дверцу и соскочила с подножки.
– Это вам за скорость, – сунула я ошарашенному вознице и заторопилась вверх по ступенькам ко входу.
Мыслей по-прежнему не было.
Особняк встретил меня пустотой. Стараясь не задерживаться, я поспешила к себе в комнату. Мне отчего-то хотелось спрятаться, а может быть, забыться. Произошедшее оставило неприятный осадок, избавиться от которого казалось уже невозможным. Но, когда я почти поднялась на второй этаж, меня окликнули:
– Аннель!
Этот голос я бы узнала и во сне. Я обернулась и остановилась, замерев на верхней ступеньке. Мужчина вихрем пересек холл и, застыв у подножия лестницы на такое бесконечное мгновение, пытливо взглянул на меня.
– Зачем?! – прошептал он сначала, а потом, обретя голос, повторил: – Аннель, зачем?! Зачем ты это сделала?!
Я, оторопев, машинально повторила за ним:
– Зачем?..
Для меня все было предельно ясно, так просто и понятно…
– Что же ты натворила?! – продолжал он. – Ты погубила себя!
– И что? – тихим шепотом переспросила я. – Это что-то меняет?
– Да это меняет все! – не выдержав моей непонятливости, вскричал Себастьян. – Ты убила себя в глазах общества! Ты же теперь для них пария!