Записки театральной крысы [старая орфография]

Аверченко Аркадий Тимофеевич

Аверч. Э, э!.. Постойте! Какой телефонистъ?

Драм. Такой, знаете. На телефон въ т старыя времена о телефонисткахъ еще и не слыхивали. Были телефонисты.

Аверч. Въ т старыя времена и о телефон тоже не слыхивали. Его не было. Онъ изобртенъ лтъ семьдесятъ спустя.

Драм. (онъ осунулся). Какой ударъ! Какой ударъ! А у меня на этомъ все построено. Понимаете, вс телефонисты рззбжались со станціи, остался одинъ мой герой. И что же! Онъ подслушиваетъ распоряженія

Наполеона, передаваемыя Бонапарту, Барклаю-де-Толли и другимъ генераламъ — и потомъ доноситъ русскимъ о всхъ передвиженіяхъ непріятельскихъ войскъ. Потомъ, разоблаченный, отбиваетъ у непріятеля пулеметъ и мчится на паровоз прямо къ Пскову, гд…

Аверч. (жесткимъ тономъ) Пулеметовъ не было, паровозовъ не было. И потомъ почему у васъ Барклай-де-Толли затесался къ французамъ?

Драм. Да, онъ кто?

Аверч. Русскій полководецъ.

Драм. Чудеса! Какъ говорится: чудеса въ ршет. А фамилія у него, тово… гм… Я было и Багратіона хотлъ къ французамъ, а потомъ вижу, что онъ же и Мухранскій — э, думаю, осади назадъ. (Тоскливо). А Наполеонъ принималъ у себя русскихъ полководцевъ, или не принималъ?

Аверч. Не принималъ.

Драм. А у меня принимаетъ. Передъ нимъ, знаете-ли, выстроились русскіе полководцы: Куропаткинъ. Каульбарсъ, Гриппенбергъ, Штакельбергъ, а онъ осмотрлъ ихъ и сказалъ историческую фразу: «съ такими молодцами, да не побдить русскихъ! Это было бы невозможно». Теперь ужъ я и самъ вижу, что у меня немного напутано. Потомъ, у меня тутъ Наполеону доставляютъ въ палатку каррикатуру на него, напечатанную въ «Сатирикон»… (уныло). «Сатириконъ»-то былъ?

Аверч. Какъ вамъ сказать: этого тоже не могло случиться. Петроніевскій «Сатириконъ» хотя и былъ, но Петроній уже въ то время умеръ, а петроградскаго «Сатирикона» и совсмъ не было.

Драм. Боже, Боже! Ударь за ударомъ… Неужели, изъ-за этихъ мелкихъ промаховъ должна пропасть вся пьеса… Вс мои боевыя картины: и пожаръ Березины и седанскій разгромъ и бгство Наполеона съ полуострова Св. Елены?

Аверч. (съ интересомъ). Березина разв горла?

Драм. Со всхъ четырехъ концовъ! Вы себ представить не можете, что это было за необычайное, эффектное зрлище.

Аверч. (деликатно). Старожилы разсказываютъ, что Березина… гм… въ сущности, рка.

Драм. Вздоръ! Какъ же она могла горть?

Аверч. Она и не горла. Она въ этомъ отношеніи солидарна съ полуостровомъ св. Елены, который ни только не горлъ, но даже боле того — островъ.

Драм. Ну, знаете, объ этомъ мы поспоримъ; можетъ быть, Св. Елена и островъ, но не весь же островъ, чертъ возьми, занималъ Наполеонъ. Совершенно ему достаточно было и полуострова.

Аверч. Значитъ, половина острова, по вашему — полуостровъ?!

Драм. Логика

говоритъ за это.

Аверч. (долго сдерживаемая ярость въ сердц его прорывается наружу; онъ вскакиваетъ, хватаетъ драматурга за шиворотъ; трясетъ). Это уже слишкомъ, негодяй! Я вижу, ты совершенно не знаешь исторіи! Ты не знакомъ съ техникой! Ты даже не слышалъ о логик!!. Географію ты знаешь не больше любой извозчичьей клячи!!. И ты берешься писать пьесу о Наполеон объ Александр Македонскомъ прошлаго вка!!!

Драм. (падаетъ въ кресло; съ сожалніемъ). Вотъ Александра Македонскаго я и забылъ вывести… Какъ говорится: «слона-то я и не примтилъ!»

МУЗЫКА ВЪ ПЕТЕРГОФ

Концерты придворнаго оркестра подъ управленіемъ Г. И. Варлиха.

Когда я сижу передъ эстрадой и слушаю хорошую музыку въ прекрасномъ исполненіи, когда я вижу около себя публику, часть которой упорно, не мигая, смотритъ на надутую щеку тромбониста (музыкальныя натуры), а другая часть ведетъ разговоръ о вчерашнемъ дожд (равнодушные) — я всегда вспоминаю одинъ случай, въ которомъ какъ разъ была замшана публика и музыка.

Я и одинъ изъ моихъ друзей, окруженные роемъ барышень, дамъ и ихъ мужей, слушали однажды симфоническій оркестръ. Когда играли «Лунную сонату», то одна изъ дамъ разсказывала, какъ она на дняхъ поругалась въ конк съ кондукторомъ, а «Смерть Азы» Грига заставила ее вспомнить, что ея горничная до сихъ поръ не пересыпала нафталиномъ зимнихъ вещей.

Не желая отставать отъ этой дамы, ея мужъ, обладавшій лирической натурой, разсказалъ подъ аккомпаниментъ увертюры къ «Тангейзеру», какъ онъ предчувствовалъ смерть своей бабушки и какъ онъ три дня ничего не лъ и не пилъ, узнавъ, что эта бабушка отошла въ лучшій міръ…

Разстроганная пятой симфоніей Чайковскаго, лиловая барышня все добивалась отвта у сраго молодого человка:

— Почему онъ такой задумчивый? Не потому ли, что вчера онъ не пріхалъ, какъ обшалъ, къ нимъ въ Тярлево, и не потому ли, что вчера же его видли съ какой-то высокой дамой? Пусть онъ скажетъ: почему онъ такой задумчивый?

Эти вопросы такъ волновали барышню, что заняли весь промежутокъ — отъ начала до конца — пятой симфоніи и захватили даже кусокъ 2-й рапсодіи Листа.

Срый молодой человкъ, улучивъ минуту, перехватилъ себ остатокъ рапсодіи и на ея фон нарисовалъ незатйливый рисунокъ, смыслъ котораго состоялъ въ томъ, что дама эта — подруга его сестры, а самъ онъ не могъ быть потому, что у него болла голова и ломило ноги.

Когда же послдняя нота въ этомъ отдленіи концерта была сыграна, дама и ея мужъ, и лиловая барышня, и срый молодой человкъ, и другіе, которые были съ нами, — обрушились такимъ громомъ апплодисментовъ, что дирижерь подпрыгивалъ отъ сотрясенія воздуха, какъ мячикъ, а музыканты съ гордымъ, самодовольнымъ видомъ поглядывали другъ на друга, подмигивая одинъ другому:

— Видлъ? Наконецъ-то, насъ оцнили по достоинству!

Лирическій мужъ кричалъ:

— Браво!

Лиловая барышня и молодой человкъ, у котораго болла голова и ноги, — въ полномъ экстаз шли дальше и кричали: