Записки уцелевшего
Шрифт:
— А не обидятся ли они, что мы их искушаем скоромной едой? засомневался я.
Решили, там видно будет. И денег им дадим, только бы повидать отца Иоанна.
У монастырских ворот сидел на лавочке слепой, с длинной изжелта-белой бородой древний старец, в скуфье, в порыжелой темной рясе. Опустив голову, он потихоньку пел молитвы.
Мы подошли к нему вплотную, он сидел все так же, неподвижно, не поднимая головы. Ничего мы от него не добились. Неужели он так углубился в молитвы? Позднее мы узнали, что был он не только слепым, но и глухим.
Сквозь открытые ворота мы прошли мимо него внутрь монастыря. Было совсем тихо, только птички пели в кустах малины и
Нас окликнул откуда-то вышедший молодой монах; добродушно улыбаясь, он повел нас к келарю отцу Виталию, полному, очень подвижному монаху. Мы рассказали, кто мы и откуда. Вот ходим по старым монастырям и очень бы хотели попасть к отцу Иоанну.
Отец Виталий о свидании с отцом Иоанном отвечал уклончиво, "к вечеру будет видно" — и предложил нам идти с ним на рыбалку, чтобы наловить на сегодняшнюю трапезу.
Ловили мы втроем удочками с моста. Никогда в жизни я не участвовал в подобной рыбной ловле. Закидывали — вытаскивали, закидывали — вытаскивали. А в прозрачной воде рыбы, малые и побольше, плавали во множестве.
Отец Виталий, поминутно снимая с крючка пойманную рыбешку, рассказывал нам о суровой жизни монастыря. По зимам редко кто к ним заглядывал. Самая беда у них — всё ждут, каждый день в тревоге: вот придут и всех их разгонят. А кому они мешают — за болотами, за лесами? Тут и селений вовсе мало. И другая у них беда: в монастыре храмы уже год, как стоят запечатанные, явился какой-то, с ихним председателем, и печати на двери наложил. Теперь негде службу справлять. Они бы и в покоях отца Иоанна устроили бы малую церковку, да без антиминса* [22] нельзя. Собираются по вечерам, молитвы поют и читают, вечерню служат. Так без святого причастия и живут.
22
Антиминс — небольшой шелковый четырехугольный платок с вышитой на ней евангельской сценой: "Положение Христа во гроб", над изображением вшита малая частица мощей. Антиминс — самый священный предмет в храме, он кладется в алтаре на престол под Евангелие, на нем совершается освящение Святых Даров. Если антиминса нет, литургию служить невозможно.
— А как бы нам повидать отца Иоанна? — перебил Андрей.
— Спрошу его, может, и примет, — отвечал отец Виталий, насаживая червяка.
Через час мы наловили полное ведерко окуньков да ершей — хотели уже удочки сматывать, как вдруг заметили вдали на озере большую лодку, в три пары весел.
— Батюшки, кого же это лукавый несет! — воскликнул отец Виталий и начал быстро креститься дрожащей рукой.
В монастыре тоже заметили лодку. К нам подошли два монаха — тот, молодой чернобородый, кто нас первым встретил, — отец Никандр и еще один, старенький, низенький, лохматый, — не помню, как его звали. Все трое тревожно заговорили — кто едет, по какой надобности? — и поминутно повторяли имя Божие. Они пошли по мосту к маленькому островку, где была пристань, встречать непрошеных гостей. Андрей и я, оставив улов, двинулись следом.
Лодка приближалась. В ней было пятеро, трое гребли, четвертый — наш утренний перевозчик — сидел у руля, а пятый, высокий, в брезентовом плаще, сидел на носу. Кроме этого высокого, остальных монахи еще издали узнали все здешние, один из
— Батюшки! Да ведь это тот, кто у нас храмы запечатывал, — прошептал отец Виталий. — Господи, Господи!
Лодка подплыла. Первым вышел высокий в плаще. Все трое монахов стеснились друг к другу, словно искали поддержки.
— Здравствуйте, отцы святые! Гостя к вам привез, — важно сказал председатель сельсовета — с виду обыкновенный русый с бородкой мужичонка, однако для солидности державший толстый, неизвестно какими бумагами набитый портфель.
Все трое монахов низко поклонились. Высокий ответил им небрежным кивком и тотчас же повернулся к нам.
Теперь свыклись, что бдительность надо проявлять везде и всюду, а тогда достаточно было перевозчику рассказать властям, что утром он перевез в монастырь двух московских студентов-путешественников, и всё. Никаких документов у нас не спросили, а высокий обратился к нам со словами:
— Мoлодцы, что: путешествуете, стариной интересуетесь?
Перевозчик остался у лодки, все остальные направились по мосту к монастырским воротам.
Отец Виталий торопливо шагнул вперед, хотел было что-то сказать высокому, а тот, не обращая на него никакого внимания, стал объяснять Андрею и мне: мол, он научный работник Череповецкого музея, сейчас прибыл в монастырь, чтобы «изъять», как он выразился, старинные иконы и книги. Он расспросил нас, где побывали, куда путь держим, и крайне удивился, что не собираемся идти в Ферапонтов монастырь.
— Да ведь там открыты такие фрески, что весь мир скоро ахнет! — горячо убеждал он нас.
Мы молчали. Про себя я думал, что мы правда маху дали, но не возвращаться же назад.
— Нет-нет, обязательно идите в Ферапонтов, — говорил он, а сейчас, надеюсь, вы нам поможете.
Мы прошли мимо белобородого, слепого и глухого отца Феогноста. Безучастный ко всему окружающему, он все так же сидел на лавочке у ворот и, поднял голову, тихо пел молитвы.
Подошли к железной двери храма. Музеец оборвал веревочку с печатью. Председатель сельсовета услужливо повернул большим ключом, дверь со стоном отворилась, и мы все, сняв фуражки, вошли внутрь храма — впереди музеец со спутниками, за ними Андрей и я. Последними переступили порог монахи.
Холодной сыростью и плесенью пахнуло нам навстречу, пыль лежала на подоконниках, на тусклых золотых завитках резьбы, мохнатые от пыли паутинные нити свисали со сводов. Стояла полутьма.
Музеец прошел вперед, оглянул иконостас сверху донизу и сказал:
— Сие меня не интересует. А вот это… — Он быстро обошел весь храм и приказал своим спутникам вытаскивать наружу, на солнце, все те иконы, какие покоились на полках, на столиках, на аналое. Он зашел в алтарь, кинулся к шкафу, начал перелистывать толстые, в кожаных переплетах тома, печатные и рукописные. Отец Виталий, все время покорно стоявший сзади, вдруг вскинулся вперед и шагнул к музейцу.
— Гражданин товарищ, просьбица у нас к вам малая: отдайте нам вот это, указал он на небольшой коврик, лежавший на престоле. Коврик был покрыт толстым слоем пыли, закрывавшим вышивку. — Для вас тряпица незначащая, а для нас антиминс… нам весьма надобная. — Последние три слова она произнес с дрожью в голосе.
— Э, отец Виталий, не дело вы говорите, — отвечал музеец. Он не обернулся, продолжая перелистывать книги. — Даже такое не имею полномочий вам отдать, — показал он на кучку свечных огарков на подоконнике. — Всё, имеющее художественную ценность, разумеется, по акту, передадим в музей, а церкви вновь запечатает наш уважаемый председатель сельсовета.