Записки уцелевшего
Шрифт:
Тот осклабился в самодовольной улыбке, сознавая, какой ответственный служебный долг выполняет. Мы все вышли на чистый воздух. Музеец и его спутники несли стопками иконы и книги. Он сел на лавочку, углубился в толстый фолиант.
— Подойдите сюда, подойдите, — позвал он Андрея и меня, — полюбуйтесь на эту миниатюру: какая тонкость линий, какая выразительность лиц! Это же пятнадцатый век! Вот так находка!
На пергаментном листе я увидел маленькую миниатюру — несколько фигур держали в поднятых руках палки, а посреди фигур стоял согнутый, полуобнаженный Христос. Двумя-тремя
— Бичевание Христа — известная евангельская легенда, — сказал музеец, переворачивая страницу. — А вот еще любопытнейшая миниатюра…
— Нам давно пора уху варить, мы с утра ничего не ели, — с нарочитой грубостью неожиданно перебил Андрей. — Идем! — полушепотом бросил он мне.
Музеец, видимо, немало удивленный, было опешил, но вновь углубился в книгу. Не простившись, Андрей зашагал к воротам, я за ним. Там, на мосту, давно нас дожидалось ведерко с обильным уловом. Спустив ноги к воде, мы принялись чистить рыбок.
— Не мог больше смотреть и слушать, — сказал Андрей.
Я смолчал. Мы перебрались на островок, выбрав там укромное местечко, развели костер и поставили ведерко варить уху. Пока чистили, пока варили всё молчали.
Другой стороной островка прошли к пристани, не замечая нас, незваные гости, волоча тяжелые связки икон и книг. Их провожал отец Виталий.
Когда лодка отчалила, отец Виталий побрел по тропинке, низко опустив голову, что-то бормоча про себя. Мы его окликнули, он подошел. Пригласили его к нашей трапезе. Он не отказался, достал из-под рясы деревянную ложку и сел с нами хлебать уху.
— Вот, приехали, распечатали храмы, забрали святыни, опять запечатали и уехали, — с большой горечью вздыхал отец Виталий и снова повторял все те же слова про антиминс: — Для них тряпица незначащая, а для нас святость великая.
Андрей горячо выказывал свое негодование на музейца и свое сочувствие отцу Виталию, но, увы, — только на словах. Ничем мы не могли помочь.
После сытной трапезы направились мы в отведенную нам тесную келью и залегли там спать на сене на полу. Отец Виталий обещал нам устроить вечером долгожданное свидание с отцом Иоанном.
Он зашел за нами и привел нас в каменный домик, весь заросший лиловой сиренью. Через сени мы вошли в небольшую горницу с низким потолком. Сирень так заполонила окна, что стояла полутьма.
За столом в кресле сидел совсем седой длиннобородый монах в черной мантии, в камилавке. Возле него хлопотали две старушки. На столе кипел самовар, стояли чашки, миска с медом, на тарелке румянились пышки. Весь красный угол занимали иконы, много икон, больших и малых, в окладах и без окладов, медные иконы и складни, лампада тускло горела.
Мы подошли под благословение, сперва Андрей, потом я, поочередно поцеловали руку старца. Он встал, тихим голосом произнес краткую молитву, пригласил нас к трапезе.
Мы сели рядком на кончиках стульев, отец Виталий расположился напротив нас, обе старушки то входили, то выходили, то просто стояли сзади у стены.
— Ну, рассказывайте, странники, где были,
Я молчал, рассказывал Андрей. Начал он, слегка робея, потом оживился, сперва рассказал о нашем путешествии, что видели, куда собираемся, заговорил о монастырях.
Отец Иоанн слушал внимательно, пристально глядел на Андрея. Потом Андрей мне рассказывал — ему казалось, будто глубоко сидящие глаза старца пронзали его насквозь.
— А мы, слава Богу, пока живем, молимся, — произнес отец Иоанн, откинулся к спинке кресла, закрыл глаза, смолк, задумался…
— Что-то будет, что-то будет, — добавил отец Виталий, одновременно и крестясь, и прихлебывая чай.
Повел рассказ отец Иоанн. Он — симбирский, с детства любил в храмы ходить, еще мальчиком на клиросе пел, отец его чиновником в казначействе служил, отдал сына в гимназию. И вот ведь как Бог рассудил: в одном классе с Александром Ульяновым учиться довелось, первым учеником он считался. А отец его Илья Николаевич — какой набожный был, всеми уважаемый. У них и в доме бывать приходилось. Помнил он и другого сына Ильи Николаевича, шустрый рос мальчонка. Вот уж не думалось, что он станет таким, таким… — старец замолчал, видно, подбирая подходящие слова, но не нашел и смолк.
Одна из старушек подошла, налила нам по второй чашке чая, Андрей сверкнул на меня глазами, увидев, что я протянул руку за третьей пышкой. Отец Иоанн заметил.
— Ничего, ничего, кушайте во здравие, — сказал он.
Зашел было разговор о Москве. Отец Виталий встал. Мы поняли — надо идти. Вскочили. Медленно поднялся, опираясь о ручки кресла, отец Иоанн. Мы хотели подойти к нему под благословение.
— Погодите, — сказал он. — Хочу вам сказать несколько слов на прощанье. Вот вы отправились пешествовать, искать Духа Святого. Как это благо! Заметил я в вас малые-малые искорки Божие. И хочу верить — пройдут годы, может, долгие годы, и искорки ваши разгорятся в светлое пламя. И засияет оно и другим людям. Прощайте, буду за вас молиться.
Отец Виталий записал в тетрадочку наши имена, мы подошли к отцу Иоанну под благословение и распростились, растроганные до глубины души…
Более полвека прошло с тех пор. А я слова старца всегда помнил, в самые трудные минуты жизни не забывал и не забуду…
Вышли мы из ворот, сели тут же, спустив ноги с моста к воде. На лавочке близ нас сидел отец Феогност. Слепой и глухой, он и не догадывался, что рядом кто-то находится. Подняв глаза к небу, неподвижный, как изваяние, он тихо пел молитвы. Солнце клонилось к закату, от розовой зари и озеро было розовым.
Я собрался писать дневник, но Андрей взял у меня тетрадку.
— Я хочу написать о сегодняшнем дне, — сказал он и было начал, но отставил. — Что-то не получается. Напишу завтра.
И мы остались, внимая тихим молитвам старца.
— Ты слышал когда-нибудь слово "пешествовать"? — спросил меня Андрей некоторое время спустя.
— Нет, не слышал.
— А какое чyдное слово, — сказал он.
И мы опять замолчали. Хорошо нам было сидеть на мосту у ворот и сторожить приход ночи…