Записки уголовного барда
Шрифт:
— Ну, с Богом, — напутствовал нас Славка, и мы потащились к штабелю.
— Интересно, сколько этой канители входит в вагон? Примерно половину загрузили? — поинтересовался Толя.
Я не сразу сообразил, как сосчитать эти проклятые доски. Судя по надписи на борту вагона — «60 т» — это шестьдесят тонн. Если каждая весит в среднем пятьдесят килограммов, получается больше тысячи досок. Многовато.
Сил уже не прибавится, а точнее — их вовсе нет. При наклоне голова кружилась, и мы поочередно спотыкались и раз за разом припадали
Тем временем начало светать. Кочевряжиться на виду у всех, по-бурлацки кашляя и запинаясь, было еще и стыдно. Продолжали работать на одной злости. Раз от разу все медленнее, со все более длинными передышками. Менялись местами со Славкой, стоящим внутри вагона и пихающим что есть мочи плахи в медленно растущую стопу. До полной загрузки оставалась еще треть.
— Послать бы их всех на хуй с этой погрузкой! — рявкнул в сердцах Толя. — Да пойти на съем — мы уже больше восьми часов тут.
— Это не имеет значения, — ответил Славка. — Хоть восемь, хоть двенадцать — пока вагон не загрузим, в жилзону не пустят. Вернее, пустят, а после проверки в изолятор закроют.
— А где написано, что вагон должны грузить три человека? — в тон им обоим возмущался и я. — Наверняка человек шесть должно быть.
— Если до обеда не успеем, Грибан сюда прибежит, — продолжал Славка. — Я ему скажу, что втроем больше грузить не будем. По крайней мере — березу. Пошел он на хуй!
Мы сидели на остатках штабеля, сгорбившись и уронив головы. Боль в боку не давала разогнуться. Из лесоцеха пришел, оглядываясь и озираясь, наш заспанный старшак.
— Ну что, мужики, много осталось? — спросил лениво он. — Надо бы на съем собираться.
— Да осталось... А как ты вагон березы втроем за смену закидаешь — это же не конфеты грузить. Давай кого-нибудь еще, человечков пару, хотя бы, — сказал Славка.
— Нам Шутега обещал пару чертей подогнать, — поддержал Толя.
— Щас...чертей... Где их взять? Наши сами еле ползают. Если он своих даст — это его дело. Я просить не буду, сами договаривайтесь, — огрызнулся старшак.
— Пойду договорюсь, — ответил я, последним усилием воли отодрав себя от доски, на которой сидел, и заковылял в сторону Шутегиной теплушки. Когда я открыл дверь и повис на косяках, объяснять уже ничего было не надо. Весь мой вид, голос и выросший за спиной горб говорили
о том, что дальнейшая погрузка грозит уже не изолятором, а летальным исходом.
Шутега встал и начал натягивать телогрейку.
— Идите к вагону, я сейчас кого-нибудь пригоню.
Я поплелся обратно. Толя лежал на спине пластом, глядя в небо. Славка — рядом на пологой, широченной ледяной доске. Они тихо и лениво крыли матом все и вся.
— Ебаная система советских лагерей... козлы... Какой пидор додумался исправлять трудом? —
— Да на хуй кому нужно это исправление!.. Вольным за такую работу бабки платить надо, а здесь — на халяву, за пайку. Все их лозунги — в хую дыра.
Я подошел тихо, ища себе место для лежбища.
— Ну что?.. — в голос спросили оба.
— Сказал, приведет «пару гнедых».
Через несколько минут показался Шутега. Впереди него поспешала эта самая пара, одетая в еще более невообразимые лохмотья. При близком рассмотрении оказалось, что синяков на физиономии у каждого гораздо больше, чем может принять на себя любое среднестатистическое лицо — один поверх другого.
— Сейчас еще одного приведут. Эти втроем махом загрузят, — сказал Шутега и пошел в избу.
Перед дверью он повернулся к вновь прибывшей рабочей силе и рявкнул так, что оба бросились к вагону бегом.
— А ну, что ебало сушите?!. Давай шустри, крысоматки ебаные!
— Два пидора, — пояснил он, — у мужиков по тумбочкам крысятничали. Их выловили на этом деле. Ну и, сам понимаешь, теперь честным трудом искупают, хе-хе... В работе — у-у-х! — звери! Главное — раскумарить по-человечьи, — добавил он, поднял с земли толстую двухметровую палку и очертил ею свистящий круг над головой.
Через час в дверь тепляка робко постучали, и тихий голос прогнусавил в щель:
— Витя, все готово... на заварочку дай...
Шутега достал чай, высыпал на расстеленную газету с пригоршню, завернул вчетверо и крикнул: «Забирай, жаба!»
Дверь приоткрылась, просунулась грязная-прегрязная рука, цапнула сверток и исчезла.
— Благодарю!.. — донеслось с улицы, и сапоги застучали прочь.
Время подходило к обеду. Заглянул старшак.
— Ну что, закончили? Давай на съем.
Мы с трудом поднялись и поплелись вместе со всеми на вахту.
Основным желанием было одно: поскорее добраться до койки. Никакого обеда, никакого ужина — только упасть и уснуть. Ноги подгибались, а руки бессильно свисали в карманы телогреек. Закончился первый рабочий день. Точнее — ночь.
Но об этом уже не думали. Думали о том, что назавтра будет то же самое. И что мы будем делать, и где мы будем брать силы? Будем надеяться...
С этими невеселыми мыслями и каторжными разговорами мы как в бреду добрели до барака.
Не успели ступить во двор, как навстречу вышагнул Грибанов:
— Так... Почему так поздно вернулись? Почему не на обеде со всеми?
— Грузить много пришлось. Березу... Вагон резиновый попался, гражданин начальник.
— Новиков... Зайдешь после обеда ко мне! — приказным тоном брякнул Грибанов и быстро пошел в сторону штаба.
— Вот пидор — знает, что люди с ног валятся, и все равно: «Зайди ко мне...» Специально через два часа придет, разбудит и будет гавкать, почему без разрешения спать лег!.. Вот тварь, — пробурчал ему вслед Славка.