Записки уголовного барда
Шрифт:
Глядя на копошащуюся по всей территории бригаду, на это скопище подневольных людей, занятых рабским и бесполезным трудом, я почему-то вспомнил египетские пирамиды.
И там, и здесь — рабы. Но от тех все же осталось великое. А что останется от этих? От нас? Остаться бы самим. Выжить, дожить, дотянуть. А для этого нужно строить свою, лагерную пирамиду. Пирамиду человеческих отношений, которая, выстрой ее неправильно, рухнет и похоронит тебя под собой, не хуже египетской.
Пришел Медведь. Его рабочее место было в самом дальнем конце эстакады — подальше от
— Пойдем чифирнем, мужики. Бросай эту работу, — хлопнул он нас со Славкой по плечу. — Без нас понты поколоти немного, скоро вернемся, — сказал он Гуцулу, который тут же бросил лопату и принялся слюнявить самокрутку.
— Эй, куда? — вдогонку нам крикнул неизвестно откуда взявшийся Мешенюк.
— Чифирбак стынет.
— Сейчас Захар пойдет... Я за вас не отвечаю.
— Пошел на хуй, смотрящий нашелся, — тихо выругался Медведь и, повернувшись к Мешенюку, приветливо крикнул:
— Миша, пойдем, чифирни с мужиками! Далеко отрываться от коллектива не надо — мужики огорчаются, хе-хе.
— Благодарю, я потом, — не понял медвежьего юмора Мешенюк и двинул в другую сторону.
— Вот видишь, как технично с хвоста сбрили. А так начали бы цапаться — к Захару побежал или к Грибану. Похитрей надо быть, Санек, похитрей, хе-хе...
День подошел к концу. Кучи остались не убранными, поэтому назавтра предстояло то же, что и сегодня. К вахте шли сбившимся строем. В конце, за нашими спинами, молча шагал Захар. Он был явно не в духе, не острил привычно, не куражился.
— Что-то Захар набыченный... — тихо сказал Медведь.
— Колеса спалились, наверное, — вишь, нераскумаренный идет, — ответил Славка.
— Какие колеса, — спросил я, — наркота?
— Тихо... Он же, бля, на фенобарбитале плотно сидит. Ему с воли загоняют, — шепнул Медведь.
— A-а, понятно. То-то, я гляжу, у него шнифты все время красные и стеклянные.
Заговорившись, я неожиданно споткнулся об лежащую на дороге доску и чуть было не рухнул.
— Ни хуя себе, Александр, дочифирился с Медведем — все гироскопы попутал, а-га-га!.. Все правильно, Санек, на работу надо идти на двух, а с работы — на четырех, а- га-га!.. Правильно, Медведь? — неожиданно гаркнул из-за спины Захар и заржал в привычной ему манере. Мешенюк услужливо подхихикнул. Захар продолжал:
— А на волю, бля буду, — и ползком не западло! Верно? То-то. А вот некоторые здесь — наоборот: ко мне в тепляк — на четырех, а в штаб на доклад — ползком. Чтоб на волю досрочно — строевым шагом с гордо поднятой головой, га-га-га! Правильно я говорю... Иванов?.. Иванов, ты что, блядь, оглох? Правильно я говорю, нет?!.. Какие новости в штабе, а?..
Иванов, шедший впереди, в середине строя, сжался, втянул голову в плечи, будто ему треснули по затылку. Всем стало интересно.
Вот он, лагерь — одной фразой! Захар, виртуоз лагерных муток и интриг, знал в них толк.
В переводе на обычный язык это означало бы следующее: «Я знаю, что ты стучишь на меня в штаб. Но мне на это плевать, у меня со штабом все правильно. Хоть ты и пресмыкаешься передо мной и бегаешь к начальству проситься
Медведь повернулся ко мне и многозначительно показал глазами в сторону Захара:
— Выкупил на чем-то и сдал для всех. А ведь молчал, внутри держал. Понял теперь, что такое — Захар?
— Понял. Давно понял.
— Пробы негде ставить. И про каждого ведь, сука, все знает. Сдают, сам понимаешь, сдают.
Медведя вновь перебил голос Захара:
— Иванов аж, бля, шагу прибавил, как про штаб услыхал, а-га-га! На свободу торопишься, что ли, или в первые ряды? Га-га-га!..
И тут же перейдя на зловещий тон, добавил:
— Не гони коней — до звонка к петухам еще успеешь.
Шагавшие в первых рядах петухи и черти ответили на захаровскую шутку дружным ржанием. Голова Иванова сделала пол-оборота назад и невнятно забормотала:
— У тебя какой-то юмор, Захар, непонятный...
— А тебе что, в штабе не разъясняли, какой у меня юмор?
— Я не был в штабе.
— Ну, можно по переписке, а-га-га!..
Иванов пришел в отряд почти в одно время со мной. Это был довольно бойкий и нахрапистый парень из Москвы. До тюрьмы он работал в аэропорту Шереметьево на погрузке багажа. Крал из чемоданов видеокамеры, фотоаппараты, тряпки и все, что можно было легко сбыть барыгам. Деньги, по его рассказам, имел неплохие, не вылезал из ресторанов и такси. Пока не сдали сослуживцы, с которыми не хотел делиться. В лагере поначалу держался довольно высокомерно, потом пообтесался, точнее, пообтесали. Тем не менее страху в его глазах я не замечал. Когда столпились у вахты в ожидании очереди, он, всегда старавшийся держаться поближе к Захару, затерялся в толпе. На шмоне мы оказались рядом. Он поднял глаза на меня, будто желая что-то спросить. Но тут же осекся, засуетился и пошел вперед. Это были совсем другие глаза — водянистые, отрешенные и, как мне показалось, — погасшие. В них плавала тревога и тоска.
— Помяни мое слово, завтра ломанется в штаб, — прервал мои наблюдения Медведь, — не завтра, так в ближайшие дни. Здесь ему уже не жить — Захар дал понять. А знаешь, для чего дал понять?
— Для чего?
— Чтобы ты услышал. А когда начнется — то увидел и делал выводы.
— Я в штаб бегать не собираюсь.
— Он этого не знает, а потому дает маяк: не дай бог в штаб дернешься — будет как с Ивановым. А чифирь, уход с рабочего места — это так, хуйня.
На следующий день Иванова срочно перевели в больницу, а потом и в другую бригаду.
— Выломился, сука. Вымолил у Дюжева, — узнав, прошипел Захар, — ну ладно... Пусть попразднует пока.
В бараке навстречу мне расплылся в улыбке Лысый.
— Отрядник сказал оставить завтра тебя на выходном. А после проверки — в штаб.
Улыбался он гадливо. В его синих поросячьих глазках светилось: « Не хочешь на уборку — ради бога! — Дюжев тебе по-своему объяснит. Этот по пять суток не дает, этот — сразу по пятнадцать».
На проверку я шел с таким чувством, будто бы мне эти пятнадцать уже дали.