Записки Видока
Шрифт:
«Когда вор надувает другого вора, черт только смеется». Но Видока при этом известии хватил апоплексический удар. Поправившись благодаря стараниям своего доктора, он вооружился кинжалом, нанял пакетбот, явился в Лондон переодетый, обнаружил обманщика и тут же его убил, а потом на том же самом пакетботе вернулся в Париж. Спустя сутки после его прибытия
— Вы убили моего мужа, — сказала она, — и у меня есть доказательства. Я могу сделать так, что вас арестуют, но я хочу, чтобы ваше разоблачение принесло мне пользу. Вы должны немедленно отсчитать мне 60 тысяч франков, или вы погибли.
Женщина, казалось, была настроена решительно. Видок не знал, как поступить, он отдал 20 тысяч франков — все, что имел, по его словам, — и подписал вексель на остальную сумму. Но все это произвело на него такое впечатление, что старого сыщика во второй раз поразил паралич.
Кроме доктора, у него оставалось еще несколько друзей. Ему посоветовали причаститься; он согласился, и пастор Сен-Дени принял на себя отпущение грехов этой неспокойной совести. Подобно многим, Видок был фаталистом. По его убеждению, он был только орудием судьбы; над ним тяготел рок.
«Я запутался, — говорил он, — не будь первой ошибки, которая повлекла за собой целый ряд происшествий и обстоятельств от меня не зависящих, я, быть может, достиг бы маршальского жезла или получил портфель министра. Но, как бы то ни было, я все-таки оказал важные услуги тому самому обществу, которое меня останавливает».
— Думаете ли вы, — спросил он у священника, его исповедовавшего, — что человек, который убивал, воровал, доносил, — думаете ли вы, что такой человек может попасть в рай?
— Бог прощает раскаявшегося грешника, покайтесь.
Минута была торжественная; присутствовавший при этом доктор попросил священника напомнить умирающему о долге ему, доктору.
— Не беспокойтесь, — ответил ему Видок, показывая на небольшую шкатулку возле кровати, — я подумал о вас,
Он лгал, несчастный, даже на пороге смерти! У его изголовья стояла женщина, которая с давних пор его содержала; именно ей и предназначалась шкатулка.
Видя его в таком состоянии, доктор Дорнье дал ему успокоительное. Оно произвело такое действие, что умирающий счел себя снова выздоровевшим.
— А, — воскликнул он, — еще не сейчас, не на этот раз! Я так и думал. Я много видел подобных случаев.
Потом он заснул. Доктор ушел, но к вечеру вернулся опять. Он удивился, обнаружив сиделку в страхе и смятении.
— Ах, доктор? Он с ума сходит! Несколько минут назад он вдруг спрыгнул с кровати с вытаращенными глазами! На него было страшно смотреть! Он ходил, кричал, размахивал руками, говоря, что галеры все опустели, преступники бежали и хотят его убить… Я испугалась и ушла, а теперь вот ничего не слышно.
— Войдемте в его комнату, — сказал доктор.
Не без некоторого затруднения им удалось отворить дверь. Видок ничком лежал на ковре с крепко сжатой в кулак левой рукой, его тело было еще теплым, но сердце уже не билось. Видок умер как жил, в страшных мучениях. Составили опись знаменитой шкатулки, все содержимое которой он отдавал своей сиделке. Все богатство его состояло в акциях и в пожизненной ренте. Доктор же и многие другие, рассчитывавшие на получение наследства, ошиблись.
Чувствуя приближение конца, Видок сам занялся церемонией своих похорон и выразил желание быть погребенным с пышностью; вследствие этого он нанял сто плакальщиц и плакальщиков, которые должны были сопровождать его прах на кладбище Пер-Лашез.
Этим ограничиваются мои воспоминания и, следовательно, кончается книга. Повторяю: я ничего не выдумал, факты точны, хотя и оставались до сей поры неизвестны, и потому, за неимением других достоинств, можно довольствоваться и этим.