Записки военного коменданта
Шрифт:
Поди, реши с такими бабами, которые даже ходить по одной земле с нами не желают. Подавай им американцев, не иначе. Или с таким стариком, который понимал, что фашисты уводят свой народ на преступление, и спрятался, как суслик, в свою нору. Кому они ближе? Только не нам. Они будут искать своего вызволения из беды и охотников помочь им. Они найдутся. Среди них первым будет подполковник Трумен, комполка 83-й пехотной дивизии. Ведь это дивизия! Она стоит на Эльбе и уже протягивает руку недобиткам гитлеровской армии. Это также надо в расчет принять.
Конечно, американцы, слов нет, союзники наши условные. До поры до времени они с нами, но… но решающей силы, которая определит судьбу Германии,
И тут спешим с выводами. Представляется тот фашист, как машина с заданными на всю жизнь свойствами? Не надо бы так думать. Жизнь учит и этих извергов, да не все уж такие они, как порой кажется. А что делать с теми, кто раскаивается? Убивать? Предавать проклятию? Наверное, ни того, ни другого делать не следует. Надо втянуться в дела послевоенного устройства Германии и посмотреть, что из этого получится.
Начподив и разведчик смолкли, они всматривались в дали Эльбы, укутанные в марево испарины уходящего дня, каждый по-своему прикидывал: что за этой пеленой? Ведь там не только подполковник Трумен, там еще американские солдаты, которым опротивела война, в которой они не видят никакого смысла для себя, для своих семей, а окрики подполковника только раздражают их.
Но там, за дымкой, пробуждалась Германия. Куда она пойдет? Пойдет ли она по скользкому пути роковых ошибок? Или…
А Германия пробуждалась
К 9 мая уже собирались узники фашистских тюрем в Берлине, в Галле, Магдебурге, Эйслебене, Брандербурге, Лейпциге, Дрездене, они несли с собой веру в победу рабочего дела, цели этой победы, а, главное, единство действий в их осуществлениях.
В конце марта 1945 года вместе с наступлением войск союзников раскрывались ворота фашистских тюрем в Нюрнберге, Дахау. Узники потянулись к старым политическим центрам революционного движения. Они заметно и оживили, и прояснили политическую обстановку в Германии.
В комнату Вальтера Ульбрихта распахнулась дверь. Вошел коренастый невысокого роста мужчина. Двенадцать лет, проведенные им в нюрнбергской тюрьме, посеребрили красивую шевелюру, глубоко посаженные карие глаза горели радостью, однако пытливо окинули комнату, он искал что-то давно знакомое ему, и неожиданно повернулось к нему лицо со знакомой бородой. Все люди в таких случаях бросаются друг другу в объятия, обнимаются и треплют друг друга по спине.
– Ульбрихт? Садись, мы давно тебя ищем, а тебя все нет да нет. Где ты пропадал так долго? Мы узнали, что выбрался из тюрьмы при помощи друзей раньше всех и пропал… Мы всякое думали. Ты очень нужен.
Ганс Ендрецкий:
– Не так-то было все просто. Оказалось, мало выйти из тюрьмы, надо еще добраться до нужного места и почувствовать, что ты действительно свободен. Я от Нюрнберга до Эльбы шел пешком. Вся Тюрингия забита американскими войсками. Того и гляди попадешь в лапы нацистов, в еще более цепкие лапы «освободителей», которые не милуют нашего брата. Вот я и шел через всю Тюрингию, черех Гарц, пока не попал в Галле. На улице Галле спрашиваю рабочего:
Пошли к Мульде. Долго прикидывали, где и как перебраться на тот берег. Американская охрана не сильная. Я выбрал укромный овраг, снял с себя все, свернул в узел, поднял его над головой и опустился в ледяную воду Мульды. Моя спортивная закалка помогла мне, и я ступил на другой берег. Не успел я и шагу шагнуть, как из куста вылезло дуло автомата, и рука оттуда же манит меня к себе – иди, мол. Я пополз голышом к ним, а они мне «Руки вверх!» командуют. Я рад до слез, что теперь могу не беспокоиться за мою свободу. Мне разрешили одеться и повели к начальству.
– Кто ты такой? – спросил меня майор.
Я рассказал.
– Чем ты можешь доказать, что ты не американский шпион? Какие у тебя есть документы?
А документов-то у меня не было. Искал это чем-нибудь подтвердить, что я узник фашистской тюрьмы, но никаких следов, кроме, конечно, полосатой тюремной куртки. Потом вспомнил, вывернул карман и показываю печать, которую ставили нам на кармане.
– Вот, – говорю, – все, чем могу подтвердить.
Мало ли таких печатей могут поставить, когда надо пропихнуть какого-либо шпиона. Солдат, как бы в подтверждение сомнения своего начальника, говорит:
– Уж больно за последние дни коммунистов развелось. Когда воевали, я ни одного коммуниста не видал, а тут – что ни день, все новые и новые лица.
Майор решил по-своему проверить меня.
– Если ты коммунист, скажи, что ты знаешь по истории партии?
Я говорю ему:
– Какой истории?
– Истории КПСС, конечно.
Я стал припоминать и ничего не припомнил. Потом говорю ему:
– Помню спор по параграфу первому Устава партии.
Майор посмотрел на меня и приказал солдату вести к начальству выше. Мне так хочется есть, но еды никто не предлагает. По дороге солдат говорит мне, что наш майор-то беспартийный и потому он послал меня к начальству выше, а что еды не дают, то значит, тебя на подозрение взяли, как американского шпиона. Когда пришли к другому начальнику, мне учинили последний допрос, главным образом о том, где и какие американские части стоят. Тут-то меня накормили и проводили в Берлин.
– Как видишь, не так это просто было добраться до Берлина.
Ульбрихт:
– Я должен сообщить тебе решение о кооптации в состав ЦК КПП. А теперь что будем делать дальше?
Ендрецкий вздохнул полной грудью и лукаво заглянул Ульбрихту в глаза:
– Сначала об этом тебя надо спросить. Мне после 12 лет заключения труднее ответить на этот вопрос, чем тебе.
Ульбрихт:
– Видишь ящик в угле с книгами? Читай. Там все, что нужно, написано.
Ендрецкий:
– Я подошел к ящику, в нем были аккуратно сложены томики «Краткого курса истории КПСС». Другого ничего не было… Я полистал книжку, помолчал немного и говорю ему: «Надо браться за создание единого рабочего движения, чтобы не дать повториться тридцать третьему году вновь, в еще более худшем варианте. Это все, что мы вынесли из тюрьмы. Это наше глубокое убеждение. Так думают и все те, кто еще сидит в нюрнбергской тюрьме.