Записные книжки. Воспоминания. Эссе

Гинзбург Лидия Яковлевна

Но тут начинается драма этих людей и уж конечно тех, кто попадается им на дороге. Самодовольство — чаще всего только оболочка. Усилия удержаться (чтобы не заменили случайно умеющими) — это непрерывное зло и обман, от больших преступлений до малых бессовестностей.

Но механизм применения неподходящих втягивает всех — обыкновенных людей, хороших людей, к какому-то делу способных. Он прежде всего умерщвляет в них волю к продуктивному труду, тем самым и совесть. Как знать, может быть, бездарные молодые поэты могли бы стать настоящими рабочими, инженерами, летчиками, моряками.

Комплекс не на своем

месте сидящих и встречный комплекс оставленных без места — сходны по составу: неполноценность, грызущее самолюбие, зависть. Они друг другу завидуют, два типических современника, — не осуществивший свои способности и не способный к тому, что он осуществляет.

1962

На одном диспуте двадцатых годов Шкловский сказал своим оппонентам:

— У вас армия и флот, а нас четыре человека. Так чего же вы беспокоитесь?

В Союзе писателей как-то объявился датчанин, на которого всех зазывали. Он, через переводчицу, нес ахинею о датской литературе и экзистенциализме. Главная идея состояла в том, что экзистенциализм — и есть реализм, поскольку писатели этого направления — как явствует из самого его названия — изображают существующее.

Благодушный докладчик — представитель администрации Королевского театра. У него брюшко, свежие щеки, сигара, перстень. Облик, вполне предусмотренный нашими пьесами из капиталистической жизни.

На доклад пришел кое-кто из сотрудников литературоведческих учреждений. Икс смотрел на датчанина с сигарой не отрываясь, и его лицо, большое, белесое, веснушчатое, с сонными веками, выражало заинтересованность и что-то похожее на умиление. В перерыве он задавал сангвиническому датчанину вопросы, ласково и осторожно, как будто боялся руками старого проработчика нечаянно повредить это хрупкое существо.

С Иксом разговаривал барин. Пусть глупый барин, но чистый, душистый, из другого теста сделанный и, главное, искони неприступный для его наводящих порядок акций. Он смотрит на Икса своими круглыми глазами, вовсе не понимая, как страшно то, на что он смотрит. Барин не битый, не проплеванный...

Матерый холуй — управляющий, приказчик, дворецкий — с умильно-почтительным снисхождением относится к неловкому и ученому барчуку. И он же готов сжить со света своего брата, грамотного крепостного; за то, что смерд — начитавшись — возомнил о себе.

В Гослитиздате подготовляли «Избранное» Ольги Форш. Редактор сказал ей: «Вы уж, Ольга Дмитриевна, постарайтесь отобрать рассказы, которые бы лезли в ворота сегодняшнего дня».

Журналистика во все времена разговаривала на разных языках, предназначенных для разных слоев общества. Орган печати имел обычно свое языковое лицо, обращенное к тому или иному читателю. Сейчас это можно сказать только об изданиях ведомственно-профессиональных или сугубо массовых (рассчитанных на ограниченную грамотность). Вообще же существует несколько допущенных языков, и орган печати, ориентированный на среднеинтеллигентного читателя, имеет соответственно разные языковые коды.

Например, «Вопросы литературы». В № 7 за 1978 год в статье «К 150-летию со дня рождения Н. Г. Чернышевского» сказано: «Наше зрелое социалистическое общество, создавая материальную базу коммунизма и его культурно-духовные предпосылки, воспитывая всесторонне развитую личность, способную осуществить великий принцип ассоциации будущего, по которому

свободное развитие каждого станет условием свободного развития всех, вновь под углом зрения этой грандиозной задачи пересматривает прошлое человечества, выдвигая в нем на первый план все то, что готовило всемирно-исторический поворот нашей современности. Традиции истинного гуманизма занимают в этом наследии одно из центральных мест».

«Одно из центральных мест...» — микрокосмос всей этой стилистики. Остальное — типовой набор, снизанный здесь в одну фразу. Официальный язык мыслится как языковый фонд, всеобщий и обязательный. Некогда он считал себя единственно правомерным и все другое рассматривал как враждебное; по крайней мере, излишнее. Теперь, напротив того, каждый имеет доступ к языковым кодам, в которых выражены несовпадающие установки общества.

Так, в № 9 «ВЛ», наряду с образцами официальной речи, — статья А. Марченко «Ностальгия по настоящему» — это о стихах Вознесенского. Вознесенский, после настойчивого сопротивления, разрешен был в качестве изыска, показывающего возможности многообразия и свободу дерзаний. Несколько человек включены в этот разряд; новому же, начинающему проникнуть в него невозможно.

«Конечно, Вознесенский с его феноменальным нюхом мог бы отыскать все эти запятнанные сейчасностью материалы и сам, без помощи королей „сыска". Но ведь ему некогда, он торопится, он берет „звуки со скоростью света"... Куда выгоднее и удобнее „пеленговать" не отдельные выдающиеся предметы настоящего, а крупные скопления их!.. Неважно, где и как собрано, важно, что сбором (или сбродом) руководили не воля и разум, а Случай, обручивший „хлеб с маслом" и „блеф с Марсом"! Случай ведь слеп, и ему все позволено!.. Но в этой страсти к вещам нет вещизма. Вещь для Вознесенского, тем более вещь, вырванная из обычного житейского ряда, — не вещь, а материализовавшееся время...»

Казалось бы, это обращено к совсем другому человеку, ничего общего не имеющему с тем, которому положено читать про одно из центральных мест в наследии традиции истинного гуманизма. Вовсе нет! — по замыслу все это предназначено для того же читателя. Наряду с ритуальной литературой, ему предложена литература, ласкающая в нем сознание интеллигентности. Предлагаются ему и другие коды.

В том же 7-м номере, например, В. Молчанов в статье «Война против разума» информирует читателя о новейших приемах манипулирования человеческим сознанием. «...Личность переживает два типа психических состояний: либо „митридатизацию", либо „сенсибилизацию"». «Митридатизация» — иммунитет к пропаганде (никакой яд не действовал на жившего в древние времена царя Мит-ридата: он постоянно принимал противоядия, прозванные по этой причине «митридатовыми средствами»). «Сенсибилизация» — повышенная чувствительность к промыванию мозгов... Митридатизи-рованного не удивишь новым мифом, в какой бы яркой оболочке тот ни подносился. Перекормленный пропагандой, он заранее знает цену любой идеологической фантазии. Но тем, кто занимается пропагандистским мифотворчеством, можно быть спокойными за мит-ридатизированного: он не пойдет против мифа, а, не говоря ни слова, подчинится ему. Автоматически, по привычке.

«А сенсибилизированного каждый новый миф будоражит... Такая сверхчувствительность — нездоровая. Она действует на пропагандируемого, как водка на алкоголика. Сенсибилизированный... находится в постоянной готовности сигануть вниз головой в мутный идеологический омут».

Информация в кавычках — не только цитирования, но и иронии. Фразеологию обезвреживает прививка вульгарно-разговорных слов: перекормленный, сигануть (тоже своего рода «митридатовы средства»).