Заплачено кровью
Шрифт:
Пленные смотрели на Шапошникова и Иоффе спокойно и с любопытством.
– У них студенческая дивизия... И сами они студенты третьего курса... переводил Иоффе.
– Философы? Галльского университета.
– Спросите: что, у них уже студентов в армию берут?
– Нет. Они добровольно. Каникулы. А то война без них кончится.
– Ну и народ...
– удивился Шапошников.
– В каникулы воевать... Как будто война это прогулка.
– Вот, посмотрите, что это такое, - протянул Бакиновский Иоффе маленькую книжечку.
– Устав, наверное?
Иоффе полистал, вчитался.
–
– и посмотрел на Шапошникова.
– Как? Не слышал, что у нас есть такие танки...
– удивился Шапошников.
– Бакиновский, доставьте их в штаб дивизии и быстро обратно.
Один немец что-то громко и весело сказал.
– Что он говорит?
– спросил Шапошников.
– В Москве они будут раньше всех своих приятелей, - перевел Иоффе.
– К телефону, товарищ капитан, - позвал Шапошникова лейтенант Денисенко, начальник связи полка, - кажется, комиссар дивизии.
– Слушаю, товарищ полковой комиссар... Да, пришли, десять человек... Да куда же их в бой - люди пожилые, необмундированные, кроме того, у нас и свои, штатные политработники есть. А эти даже людей наших не знают...
– и, после паузы, со вздохом, - слушаюсь, есть.
– Кто это? Канцедал?
– спросил Наумов, когда Шапошников закончил разговор.
– Да. Обругал... Ну что ж, забирай этих политбойцов и распределяй по ротам.
Как не хотелось Шапошникову брать этих людей в полк... Посылали их почти на верную смерть. Мало того, что пожилые, в штатском, совершенно не знают военного дела, вряд ли умеют не то что стрелять, но и окапываться. И кадры ценные: секретари райкомов, работники партийных органов. Но приказ есть приказ...
А через полчаса комбаты начали организовывать новую атаку на Милославичи. Комиссар 771-го стрелкового полка Петр Васильчиков, по своему обыкновению, с первых же минут боя ушедший в боевые порядки, снова обошел цепи бойцов, стараясь не обращать внимания на свистевшие над головой пули.
– Ребята! Сейчас в атаку - подтянуться, собраться! Немец нас боится! Бросок и - в Милославичах! Дружнее, ребята, выше головы!
И там, где прошел Васильчиков, взводные и политруки рот тоже подползали то к одному, то к другому, что-то говорили, и отползшие, было, от цепи бойцы возвращались к передней линии и настраивались, что вот сейчас надо будет подняться вместе со всеми.
И по сигналу ракеты и командам ротных и политруков изломанные и изреженные сцепи, сначала не все, поодиночке, потом группами, и, наконец, ротами поднялись и побежали навстречу залегшим в лугу и во ржи гитлеровцам. Падали, спотыкались, снова поднимались, перебежками, стреляя на ходу - на все более плотный и убийственный огонь.
Все ближе первые сгоревшие до печных труб остовы домов, но и все реже цепи и винтовочный огонь...
Васильчиков, с винтовкой наперевес, то впереди, словно он искал смерть, то чуть приотстав, подгоняя робких, побывал за час почти во всех ротах батальонов Московского и Осадчего.
Лейтенант Вольхин со взводом, потерявший за ночь и утро шестерых бойцов, стреляя на ходу по отбегавшим фигуркам немцев и падая то и дело пули свистели
Позади и по сторонам лежали убитые в атаке бойцы их роты, и было их уже больше, чем живых. А до Милославичей оставалось еще метров триста, и оттуда с окраины поднялась навстречу цепь автоматчиков.
"Не меньше роты... Собьют...", - оглянулся по сторонам Вольхин.
От роты оставалось в живых не более пятидесяти человек, да и те лежали, кто как, некоторые за телам своих погибших товарищей, а иные окапывались лежа, отложив винтовки. О том, чтобы поднять сейчас людей в атаку, не могло быть и речи.
Голоса своего ротного Вольхин не слышал с начала атаки и не знал, жив ли он, или тоже среди убитых.
– Ну что, лейтенант, где твои люди?
– услышал он за спиной хриплый голос парторга полка старшего политрука Наумова.
– Мои люди все здесь, десять человек нас осталось, - поднял голову Вольхин.
Гитлеровцы, видимо, это была действительно свежая рота, растянувшись цепью и набрав между собой уставные интервалы, шли быстрым шагом, щедро поливая все перед собой автоматным огнем.
По ним вели редкий винтовочный огонь, но то ли целились плохо, то ли глаза и руки устали от напряжения, но немцы шли и шли, как заговоренные.
– Эх, стрелки...
– прочно упершись в землю раскинутыми ногами и передергивая затвор, пробасил Наумов.
От трех его выстрелов упали три немца, бежавших рядом, потом сразу же залегла большая группа. Стрелял и Вольхин, стреляли его бойцы, но гитлеровцы дружно поднялись снова и было их почти столько же, сколько залегло.
Наумов стрелял, крепко держа винтовку в руках и чуть-чуть передвигая ствол, ловя на мушку очередного храброго фашиста, и забыл в эти минуты обо всем на свете. Так всегда бывало: стоило ему дорваться до настоящей стрельбы, как азарт заслонял все остальное. Сколько раз ругал его Васильчиков, что не винтовкой ему надо действовать, а словом, но Наумов все-таки при случае отводил душу.12
Противник откатился, на ходу отстреливаясь, и цепь его была значительно реже.
– Сколько, товарищ старший политрук?
– крикнул Наумову лежавший неподалеку боец Латенков.
– Семь... В тир надо было почаще ходить, лейтенант, - сердито сказал он, повернувшись к Вольхину.
– Оставайтесь еще!
– крикнул Латенков.
– Вы у меня не одни, надо и других поучить, - сказал Наумов, уходя вдоль цепи направо.
Контратака немецкой роты против залегших остатков батальона капитана Горбунова была отбита пятеркой смельчаков во главе с комсоргом 771-го полка лейтенантом Панфиловым. Когда атакующая рота гитлеровцев была как на ладони, Панфилов и его бойцы, выдвинувшиеся вперед от своей роты, прицельно, как на учениях в поле, уложили двадцать человек. У оставшихся гитлеровцев не хватило духу не только продолжать атаку, но и отстреливаться с места, и рота потихоньку уползла за пригорок.