Заплачено кровью
Шрифт:
– Два танка подбил Мезенцев. Кстати - доброволец. А остальные шесть сержант Кладов.
– Один - шесть танков?
– удивился Мазурин, сразу загораясь в предвкушении сенсационного материала, возможно и для "Красной Звезды".
– Давайте я провожу. Комиссар батареи младший политрук Сирота.
Перед Мазуриным стоял человек - полная противоположность комбату: высокий, черноглазый, с лихим казацким чубом. "Вот бы ему Мелехова играть!" - сразу отметил про себя Мазурин.
До орудия сержанта
– А командира нашего полка вы видели?
– спросил Мазурина Сирота.
– Нет еще, - с видимым огорчением ответил Николай.
– Тогда представьте себе Чапаева, только постарше, так это он. И не только внешне, но вообще по складу натуры. В полку его любят, он с нами с финской. Вот бы о ком писать!
Подошли к горевшему у орудия костру.
– Кладов, к тебе, из газеты, - сказал Сирота.
Один из сидевших на ящиках вокруг костра артиллеристов встал.
Герой боя оказался крепко сбитым, коренастым, ладным парнем. По тому, как сидело на нем обмундирование, нетрудно было догадаться, что он кадровый.
Мазурин поздоровался со всеми. Присел на пустой зарядный ящик.
– Расскажите о себе, товарищ Кладов, - тихонько попросил Мазурин. Откуда вы родом, давно ли служите, о сегодняшнем бое...
– Мазурин приготовил блокнот и карандаш.
– Звать меня Михаил. Родился неподалеку, курский. Окончил полковую школу, - Кладов говорил свободно, без стеснения, но по-военному кратко.
– А раньше у вас были подбитые танки?
– Нет, не сталкивался с ними. Хотя отступаем от самого Бреста. А тут вот довелось сразу за все отквитаться. Расчет у меня хороший, товарищ политрук. А один - что бы я сделал. Вот замковый мой, Михайленко Семен, без него я никуда.
– Ты не скромничай, - сказал Сирота.
– От тебя главное зависит, наводчик все же, и командир орудия. Расскажи, как танки подбивал.
– Как подбивал, - улыбнулся Кладов, прицелюсь - р-раз! И бью. Главное спокойствие. Р-раз - он и горит.
– Все бы так воевали на батарее, как ты и Мезенцев Сергей, - сказал Сирота и с гордостью улыбнулся.
Мазурин задал еще несколько вопросов о деталях боя, Кладов отвечал охотно, но односложно, просто, как будто ничего особенного и нет, что он в одном бою подбил шесть танков. Мазурин почувствовал разочарование, что не получается интересного материала, опять придется многое дорисовывать самому. Да еще эти странные слова, что отступал от Бреста, артиллерист, а танки встретил впервые.
– А как под Москвой, товарищ политрук?
– спросил Кладов, давая этим понять, что дотошные расспросы ему надоели.
– Тяжелые бои. Да это вы и без меня знаете, - неохотно ответил Мазурин.
– На Волоколамском
– Это мы понимаем, - спокойно сказал Кладов.
Как-то сам собой разговор перешел на литературу, и Мазурин с удивлением отметил, что сержант оказался начитанным парнем.
– А может быть, вы сами заметку напишете в газету?
– предложил ему Мазурин.
– Попробовать можно, - охотно согласился Кладов, - но не сегодня. Как потише будет, и если жив останусь.
Политрук Мазурин уходил из батареи со сложным чувством: надеялся написать хороший очерк, а разговор с героем получился каким-то обычным. В голове его выстраивались фразы будущей статьи, но чего-то не хватало в ней. "Драматизма, необычности, патетики?
– думал Мазурин.
– Какой-то странный человек, все время дает понять, что ничего особенного он не сделал. А может быть, таким и надо его подать в статье?".
Весь облик сержанта Кладова и его расчета, комиссара батареи, да и всех артиллеристов, которых он увидел за этот день, внушали Мазурину уверенность в прочности бытия. Хотелось верить, что страшнее, чем в октябре, уже не будет, не может быть, что эти люди, и есть те, кто остановят, наконец, врага.
На КП дивизиона, а оттуда в штаб дивизии Николай Мазурин добирался под бешеным артиллерийским обстрелом, но даже чувство опасности исчезло, такое было настроение боевой злости и уверенности, что выстоят они и в этот раз.
До самой темноты гитлеровцы мелкими группами пытались пробиться через боевые порядки частей дивизии полковника Гришина, чтобы уничтожить расчеты орудий, поэтому артиллеристы были в постоянном напряжении. То и дело приходилось открывать огонь, отбиваться от внезапно появлявшихся автоматчиков.
Ночь прошла тревожно, а на рассвете наблюдатели стали один за другим докладывать своим командирам о движении танков.
Против колонны в двадцать танков, направлявшейся в обход позиций дивизии с севера через Крестищи, была спешно выдвинута батарея лейтенанта Медведя. Расчеты едва успели установить орудия, как колонна развернулась веером и на полной скорости пошла на батарею. Плохо замаскированные орудия один за другим выходили из строя, разметанные выстрелами из танковых пушек.
Когда на батарею прибыл командир полка майор Новицкий с подмогой из трех орудий на автомашинах, бой уже закончился: семнадцать танков уходили на запад, три стояли обгоревшими грудами металла и слабо коптили небо.
У орудия сидел сержант Кладов с забинтованной головой и жадно, часто курил. Узнав командира полка и своего комбата, он встал.
– Ну, сынок, спасибо, - Новицкий обнял его, поцеловал в черные от дыма и с подтеками от пота щеки.
– Ты смотри, удирают. От одного орудия удирают семнадцать танков!
– майор чуть не заплакал от нахлынувших чувств.