Заплачено кровью
Шрифт:
– Не совсем так, товарищ майор, - поправил его Кладов.
– Сначала у нас было четыре орудия.
– Но эти три танка твои, - сказал лейтенант Медведь.
– Эти мои, - глядя в снег, согласился Кладов.
– Как голова?
– спросил командир полка.
– Воевать можешь?
– Могу, - Кладов потрогал повязку. Он с трудом скрывал сильную боль. Но у меня в расчете двое убитых. Надо добавить людей.
– Дадим с других орудий, теперь есть, - вздохнул лейтенант Медведь.
– Представим вас на Героя Советского Союза, - сказал майор Новицкий и подумал: "Дожить бы тебе, парень,
Как часто он видел смерть, погибали такие же молодые, симпатичные ребята. И было жутко, невозможно представить, что и этот явно геройский парень будет разметан в ближайшем бою снарядом по чистому полю, как только что двое его товарищей...26
К Новицкому подбежал связной и майор, пожав Кладову и его расчету руки, пошел к стоявшим неподалеку коням.
В этот же день, после полудня, две батареи старшего лейтенанта Яскевича атаковали сорок немецких танков. Это был стальной таран, отразить который, казалось, было уже невозможно.
Все орудия дивизиона открыли беглый огонь по танкам с предельных дистанций, чтобы заставить их рассредоточиться, разжать кулак. В район боя начальник артиллерии дивизии полковник Кузьмин направлял срочно снятые с других участков орудия, бой, казавшийся неуправляемым, шел на десятках километров по фронту. Покрытые первым снегом поля чернели воронками, потемнели от сажи, были исполосованы гусеницами танков.
И все же таран не прошел, рассыпался. Пять танков стояли сожженными, остальные частью выходили из боя, частью редко стреляли с места.
Полковник Гришин, наблюдавший бой с НП у деревни Закопы, видел, как действовали и немецкие танки, и наши артиллеристы, как несколько рот немецкой пехоты атаковали позиции полка Гогичайшвили и были отброшены.
Хотелось верить, что эта, наверное, самая сильная атака противника, все же провалилась.
"До вечера второй такой атаки организовать они не сумеют, - успокаивал себя Гришин.
– Будем считать, что и сегодня устояли".
– Иван Тихонович, - спросил его полковник Кузьмин, - не замечаешь, что они как будто боятся идти на обострение. Нет такого нажима, как в июле.
– Боятся лишних потерь. Каждый танк сейчас на счету. А пехоту, как видишь, не жалеют.
Тактика ведения боя противником давно была ясна полковнику Гришину. Если немцы успеха добиваются сразу, то стараются его быстрее развивать. Если же сразу что-то не получается, то выходят из боя, ищут другие возможности прорваться на оперативный простор. Вот и сейчас надо было ждать, что после провалившегося таранного удара противник будет действовать мелкими группами и искать прорехи в обороне. Гришин был почти уверен, что не сегодня, так завтра гитлеровцам это удастся. Как ни растягивай дивизию, как ни маневрируй, надолго ее не хватит. Получая донесения из полков, да и из разговоров с командирами, он убеждался, что все, буквально все бойцы до единого дерутся насмерть, с невиданным до сих пор упорством, причем против врага, превосходящего по численности в несколько раз.
Дивизия скорее погибнет до последнего человека, чем оставит свой рубеж, в этом полковник Гришин не сомневался. Несмотря на то, что за время войны должна накопиться страшная, безмерная усталость, он ощущал все эти дни даже вдохновение, словно открылось второе дыхание. Чувствовалось,
Политрук Николай Мазурин, которого использовали как агитатора, от артиллеристов утром 17 ноября был направлен начальником политотдела Кутузовым в 771-й стрелковый полк, под Яблоново.
Штаб полка располагался в нескольких наспех отрытых блиндажах за селом, со всех сторон раздавалась беспорядочная пулеметная стрельба, и Мазурину несколько раз приходилось ложиться на снег - то и дело рвались мины. Спросив у двоих раненых бойцов, направлявшихся в тыл, где их командир полка, Мазурин подошел к показанному ими блиндажу.
Молодой грузин в новой шапке и с длинными острыми усами щеточкой говорил с кем-то по телефону. Мазурин понял, что это и есть командир 771-го полка майор Гогичайшвили.
– Я из политотдела дивизии, товарищ майор, - представился Мазурин, когда Гогичайшвили закончил разговор.
– Вместо Потыляко?
– Нет, товарищ Кутузов послал узнать, как дела, настроение людей, помочь чем, если надо, и материал для газеты заодно собрать.
– Вы газетчик?
– удивился Гогичайшвили.
– Да, но газеты у нас пока нет. А что с Потыляко?
– Убит час назад. Погиб геройски, - вздохнул Гогичайшвили.
Политрук Василий Потыляко был инструктором политотдела дивизии. Мазурин еще вчера вечером делил с ним пополам кусок сахару, когда они пили кипяток.
– Да, у нас сейчас все герои, - после паузы продолжил майор Гогичайшвили.
– Четвертые сутки держим полк противника. А у нас к началу боев в полку было едва две сотни человек, оборона "в нитку". Все стоят насмерть, очень упорно. Такие люди - всех надо награждать, - майор взмахнул рукой.
– Вчера только пулеметная рота младшего лейтенанта Ковалева до трехсот фрицев уложила! Товарищ Наумов, - он позвал комиссара полка, расскажи корреспонденту из будущей газеты дивизии о наиболее отличившихся. А мне, извините, надо боем руководить, опять начинается.
В тесном блиндаже, когда сели за самодельный грубо сколоченный стол, Наумов снял шапку, пригладил волосы и сразу же начал говорить, что полк держится прочно, хотя всем очень тяжело.
– Люди почти не спят четвертые сутки, горячая пища раз в день да и то не всем удается ее доставить - пулеметчики друг от друга далеко, а простреливается все насквозь, - рассказал Наумов.
– А герои... Первый, конечно, сержант Лукута, пулеметчик, омский, а с нами от Трубчевска. Трое суток отбивал атаки один из своего окопа, - Наумов подчеркнул, что именно один.
– Сколько он немцев уложил, сказать трудно, но точно, что не один десяток. Вчера вечером погиб.27 Перед боем заявление в партию подал... Потом, запишите, пулеметчики Голованов и Кузин, оба рязанские, каждый на своем участке в первый же день отбили по две атаки, уничтожили примерно по двадцать гитлеровцев. Сержант Петров, лучший пулеметчик в полку, на своем боевом счету имеет уже более семидесяти гитлеровцев, а сейчас, может быть, и больше. Если, конечно, живой.