Запомни, ты моя
Шрифт:
Я помню только одного, собственно, в чьем самолете мы и прилетели.
— Поезд? Другой город?
— Вычислят. Сейчас без паспорта никуда, — подхватывает он мой рюкзак, ждет, когда надену кроссовки, и тянет за собой из комнаты. Оттуда мы идем вниз по лестнице и оказываемся перед темной дверью.
— Тогда куда, — начинаю откровенно паниковать. Как мне попасть в Европу, где в теории я буду в безопасности. Это просто парадокс, потому что полгода назад именно там мне нельзя было находиться. Особенно после того, как Никита взорвал моего сутенера
Мне так неудобно перед этим жестким, колючим человеком. Я для него обуза размером с арбуз. Приходит даже мысль, что Никита при всей своей наглости гораздо мягче. И, конечно, гораздо красивее. И это мне в нем нравится. Ублюдков на своем веку я повидала достаточно. И скорее всего еще не раз увижу. Но как же уберечь от этого дите.
Максим смотрит внимательно, словно не решается сказать мне что-то. Но это глупо. Просто скажи, как выбраться незамеченной. Просто скажи, как выжить, пока взбешенная Надя и ее семья приходят в себя.
— Фуры.
— Фуры?
Внутри кто-то зажигает лампочку, благодаря которой в голове начинают мелькать кадры из детства. Сначала отвратительные, они сменяются радостными, когда в моей маленькой жизни появляется Никита, а потом становится буквально мерзкими, когда нас в мешках запихивают в фуры. Цвет лампочки меняется, и вот я уже на трассе рядом с Никитой, Камилем и Артуром, помогаю детям покидать душный грузовик. Запах все еще мерзкий, но мешков нет. Лампочка в голове щелкает, и я в доме Никиты, стою после драки с ним и осознаю, что обо всем, что касается детей, нужно спросить Юру. Именно он подстроил похищение своего младшего сына, чтобы уладить свои дела. И последний кадр, разговор о Максиме, который перестал вести дела и отказался от дружбы с Юрой, потому что… Тогда я думала, потому что все о нем узнал. А что по итогу?
— Да, те самые фуры. Они не отслеживаются. И одна как раз скоро будет проходить через Москву. Если ты готова, я отвезу тебя туда.
— Вы знаете маршрут фур, но не останавливаете их? Тогда в чем заключается смысл вашей обиды на Юру Самсонова, если вы такой же, как он?
— Нет никакой обиды, Алена. Просто наши дороги разошлись. Он выбрал опасный путь, я безопасность семьи, другой у меня нет и быть не может, — он делает паузу, словно сам переваривая сказанное. — А для тебя это единственный вариант выжить. Потому что, если люди за воротами потребуют вывести тебя, угрожая моей семье, я не буду мешкать.
Прикрываю глаза, дополнительно закрывая их ладонями. Словно это поможет мне успокоиться. Словно это поможет избежать опасности. Как же мне хочется кричать, топать ногами и просто устроить истерику, потому что я не понимаю, как будет дальше. Потому что я не понимаю этих людей. Они словно скаты, коснешься и током бьются.
Но раз выбора нет, то придется вспомнить эти несколько часов ада, запах которого мерещится мне до сих пор.
— Хорошо, я поеду в фуре, — выдыхаю со стоном, и Максим кивает.
— Тебя отвезет мой начальник
Глава 41. Алена
Пока едем по ночной трассе, освещенной только светом фар, пытаюсь затолкать страх поглубже. Как же легко забыть лишение и трудности, к которым привыкла с самого детства.
К хорошему вообще быстро привыкаешь.
К капучино по утрам, к смеху детей, мимо которых идешь на работу, к ворчанию старушек в метро, к магазинам, в которых можешь купить почти все, что хочешь, к людям, которые не пытаются тебя изнасиловать и убить.
Раньше я всех этих мелочей не замечала, занятая выживанием и сохранением хотя бы части себя. А в Москве можно было даже остановиться, посмотреть по сторонам, улыбнуться прохожему, а не опускать взгляд, чтобы не подумал, что я пытаюсь продаться.
Но все хорошее заканчивается, и вот я снова в пути. Снова бегу. Страшно, потому что теперь нужно заботиться не только о себе. Страшно, что теперь за спасение ребенка я вряд ли буду защищать свою честь. Ради ребенка мать готова на все и свои мнимые принципы можно засунуть в жопу.
Я раньше осуждала шлюх, которые даже не пытаются бороться с грязью вокруг себя. А теперь готова в нее окунуться, только чтобы мой малыш был жив и здоров. Страшно. Особенно страшно, когда спустя полтора часа молчания мы подъезжаем к темной базе, возле ворот которых стоят вооруженные охранники.
Водитель оставляет меня в машине и идет что-то объяснять. После чего ворота открывают, и я вижу несколько огромных фур. Страх иголками впивается в кожу, дыхание перехватывает, и руки сами сжимаются вокруг рюкзака, словно он может мне помочь.
Главное не потерять.
Мы попадаем на погрузку. Мне сразу вспоминается, как нас пихали в ниши. А в центр кузова запускали свиней, чтобы при таможне никто не догадался, какой товар везут на самом деле.
— Что тут у нас? — вздрагиваю от прокуренного голоса и морщусь, когда в меня пускают сигаретный дым. Рядом останавливается мужик, похожий на вепря, сплевывая мне под ноги. — Зайка с пузом? Она туда не влезет.
Он кивает на детей, которых ведут с закрытыми скотчем ртами, с испуганными глазам. Меня успокаивает хотя бы то, что они не пропахли собственными испражнениями, как, когда-то, мы. Но дорога дальняя, а выводить их погулять явно никто не будет.
Боже, ради меня тоже ведь останавливаться никто не станет.
— В туалет надо? — грубо спрашивает он, плотоядно осматривая меня с ног до головы. Но сейчас мне не до приличий, и я киваю. — Так иди.
Ухожу в указанном направлении, снимаю широкие штаны и вижу провожатого. Бородатого мужика, пузо которого может посоревноваться с моим в размерах. Он даже отворачиваться не собирается, а мне плевать. Главное не ехать потом всю дорогу мокрой.
— Тебя сказали не трогать, а хочется.