Запонки императора, или орехи для беззубых
Шрифт:
— Я вам буду нужна только в качестве образцовой секретарши?
Он усмехнулся.
— За каждую специальность и работу вы будете получать разную зарплату…
Я пыталась понять профессию этого человека, воспитанного, даже образованного, но лишенного каких-либо профессиональных примет.
— Мы будем посещать приемы, премьеры, выставки, банкеты Я уверен, вы меня не подведете.
Он оценивающе оглядел мое весьма поношенное одеяние.
— Женские тряпки будут вас радовать при каждом моем возвращении из-за границы, да и зарплату фиксированную я предлагаю в размере двух тысяч рублей в месяц. Потом прибавлю, если
Я молчала. Сцена эта казалась нереальной, точно спектакль одного актера.
— В моих делах нет уголовщины, но не советую вам в них вникать, для вашей же пользы. В Ереване у меня семья — это тоже табу для разговоров и вопросов. Понятно?
Официант подлетал к нам. меняя бокалы, приносил на горячих тарелках вкуснейшие, хоть и непонятные закуски.
Мы молчали. Карен давал мне время все осмыслить! Тишина, уютный свет, маленький властный мужчина начинали постепенно завораживать меня. В конце концов женщины и в старину были содержанками своих мужей. Мои подруги имеют постоянных любовников при живых супругах и принимают от них любые подарки обижаясь на тех, кто этого не делает…
— И еще я смогу класть на ваше имя доллары в любом банке Европы, который назовете. По сто долларов в месяц.
— Почему такая нищенская сумма? Путаны за одноразовый сеанс получают много больше…
Моя ирония ему понравилась, он дал мне закурить и сказал:
— Не будем мелочиться. Я хотел испытать вас. Триста долларов устроит? А за дополнительные услуги пойдет дополнительная плата…
Я опустила глаза, проиграла пальцами гамму на столе, подсчитав. что три тысячи шестьсот в год дадут мне нужную сумму для покупки за бугром хоть маленькой квартирки, в той же паршивой Австралии, не одалживаясь у папочки…
Карен достал коробочку и надел мне на палец кольцо. Крупный бриллиант в скромной оправе…
— Я бы не протестовал, если бы вы сейчас пригласили меня к себе…
Он пил много, но это почти на нем не сказывалось. Я сняла кольцо.
— Не люблю незаработанных вещей…
Он усмехнулся.
— Такой женщине я плачу авансом…
Теперь он смотрел на меня с откровенным желанием, старшим с его лица тонкий слой воспитанности.
— Неужели мое предложение вас не устраивает? Ну, хорошо, вашу комнату я обменяю на мою квартиру сразу, без испытательного срока. Вам не откажешь в здравомыслии. Вас пока только жалели а теперь будут завидовать…
Он неплохо понимал женщин, этот искуситель. Опостылевшая комнатка, ненавистная работа, ничтожные мужики, скука, нудная, как зубная боль день за днем, час за часом. И я кивнула, поднимаясь.
— А спать с вашими знакомыми тоже придется? — спросила я в машине.
— Эксвизитно. За особую таксу. И очень высокую.
— Я брезглива…
— Посмотрим… — тон Карена был снисходителен, — может быть, вам придется радовать лишь меня одного.
Месяц спустя я уже жила на Плющихе в доме Совета Министров, в квартире, обставленной антиквариатом, с финским холодильником, японском стиральной машиной, с богатым набором дефицитных продуктов. Я принимала Карена в своей постели даже с удовольствием, потому что он был сверхумелым любовником, озабоченным, чтобы и я получала радость. Его сухое горячее тело пахло прекрасным мылом и одеколоном, и никакой брезгливости ни к себе, ни к нему я не испытывала.
Аукцион
Карен
Я разошлась с большинством старых знакомых. Мой новый образ жизни удивлял настораживал, отпугивал. Прежде всего выразила возмущение мать, последнее время увлекшаяся политикой и ставшая доверенным лицом одного модного депутата. Мое равнодушие ко всем проблемам, волновавшим сограждан, доводило ее до исступления. Она багровела, задыхалась, теряла слова, и ее худощавое морщинистое, сохранившее девичьи очертания лицо, становилось возмущенно-жалким. Теперь она больше следила за собой, чем при отце, делала прически а-ля Тэтчер, носила строгие костюмы с белой блузкой, чтобы не уронить престиж своего депутата.
— Кто тебе этот старик? — спросила она через несколько дней после моего переезда.
— Босс и любовник.
— Ты у него на содержании?!
— Ты пятнадцать лет была на содержании у отца.
Я была женой…
— Но платим-то мы одним и тем же местом…
Она возмущении оглянулась. Роскошь квартиры ее коробила.
— Стоило ради этого кончать университет?
— А чем ты лучше? Учиться в театральном и стать редактором в издательстве «Искусство».
— Ты его хоть любишь?
Я рассмеялась, а она возмущенно ринулась к двери.
— Моей ноги здесь больше не будет. Захочешь повидаться — приедешь ко мне сама.
— Из какой это пьесы?
Мать хлопнула дверью. Со спины она выглядела, как девушка, и я подумала, что ей полезнее было бы устроить личную жизнь, чем играть в общественницу…
Алка забежала на минуту и застряла надолго, осмотрев и ощупав каждую вещь. Ее глазки поблескивали, она умирала от любопытства н жаждала откровенности, широкой, бабской, бестолковой. Но я была закрыта на семь замков, и, опившись кофе, Алка удалилась, ступая так тяжело, точно я взгромоздила на ее плечи бронетранспортер.
Даже мой бывший супруг явился похвастать своими литературными успехами. Его книгу уже перевели на 25 языков, и он жаждал продемонстрировать, какое сокровище я упустила.
Я была вежлива, радушна и холодна, точно меня вырезали из айсберга. Ни малейших чувств, ни воспоминаний он во мне не вызывал…
Нет. Карен определенно был интереснее всех. Он не выпендривался, не лгал, ничего не требовал от меня «сверх контракта». При каждом его приезде я получала ключи от черной «Волги», возила его по делам, стенографировала в переговорах с иностранцами, непринужденно щебетала в хаммеровском центре.
Кроме дел коммерческих и сложных, его интересовали украшения и фарфор, старое серебро и массивная бронза. Он честно объяснил, что в картинах ничего не понимает, как и в музыке. А хороший фарфор делал его счастливым. Горка, полукруглая, красного дерева, с бронзовыми накладками из гирлянд винограда, постепенно наполнялась разноцветным великолепием фигурок и чашек. Но я оставалась к ним равнодушной, хотя и приглядывалась, научившись отличать деколь от живописи и марки двадцатого века от восемнадцатого и девятнадцатого.