Заповедь субботы. Новый подход к происхождению человека

Романов Роман Романович

Морской части стаи ничего не остается, кроме как осваивать водное и островное пространство, а также совершенствовать физи­че­с­кую культуру водоплавания. Мы уже намекали в главе «Тело как улика», что именно вы­нужденные тренировки повлияли на выпрямление скелета, укрепление пресса и ягодич­ных мышц, фор­ми­ро­вание жировых прослоек, исчезновение шерсти, удлинение стопы, поя­вление воздушного шлюза в виде длинного носа и возможности задерживать дыхания, без которой невозможна членораздельная речь. Доступ русалок к сухопутным запасам пищи основного племени теперь уже закрыт пол­ностью, граница охраняется круглосуточно «ночными дозорами» с горящими факелами. Так что нет ничего удивительного в том, что русалкам придется осваивать,

с помощью до­бытого огня новые виды диеты – прежде всего рыбу и земноводных. Это является фактором выжи­вания, поэтому нам вроде бы легко интерпретировать следующие стихи из Книги Бытия про День Пятый: «И сотворил Бог рыб больших и всякую душу животных пресмыкающихся, которых про­из­вела вода, по роду их, и всякую птицу пернатую по роду ее» /Быт 1,21/.

То есть вроде бы, на первый взгляд, речь идет только о новых видах еды и новых видах дея­те­льности – рыбалке и птицеловстве. В конце концов, неизбежное возобновление маниакально-тру­до­вого инстинкта применительно к деревянным орудиям вполне могло родить первые копья и остроги для битья рыб. Однако, как мы уже не раз сами себе говорили, в откровениях Библии нет ни одной лишней детали. Например, можно заметить, что почти каждый день Творения разделен на три части. В первой, утренней части Бог возвещает свой замысел. Во второй части, в полдень Бог осу­ще­ст­вляет свой план. Наконец, ближе к вечеру Бог благословляет свое творение.

Так вот, заметим, что в первоначальном божественном замысле, в утреннем плане на творение Дня Пятого указаны только пресмыкающиеся и птицы, без рыб. А в вечернем благословлении птицам отведено место не в воде, а на земле. «Земля», то есть вера, в том числе и в новый символ божест­вен­ного огня, как мы помним, относится к основному племени. Поэтому есть повод предположить, что именно пресмыкающиеся, значащиеся во всех трех частях рассказа о Дне Пятом, имеют наибольшее значение для водной части нашего первобытного общества.

Кроме того, мы помним главу Книги Бытия, относящуюся к более позднему пери­о­ду грехо­па­дения Адама и Евы. Там тоже одним из заглавных персонажей был змей-искуситель, при­чем водив­ший дружбу именно с женщиной. Все знают, что Бог проклял и изгнал из Рая двух грешников. Но проклятых было трое, и первым был проклят змей, в том числе такими словами: «и вражду положу между тобою и между женою, и между семенем твоим и семенем ее»/Быт. 3, 1-15/. Однако, что же это получается – до этого проклятия жена со змеем были друзьями? А сам змей был равноправным обитателем божественного Рая? Именно так и не иначе можно про­читать биб­лейскую символику.

Кроме библейских пророков есть и другие независимые свидетели в пользу змея. Наш эксперт профессор А.Ф.Лосев уже докладывал присяжным о том, что у самых древних греков словом «зевс» обозначались шесть божественных предметов, в том числе и змея, и птица. Так что наш неожиданный вывод из библейских стихов про грехопадение змея подтверждается источниками, независимыми от иудео-христианской традиции. Теперь чтобы понять место змеи и птицы в ряду божественных сим­во­лов, вспомним обстоятельства появления божественных символов в пре­ды­дущие Дни Творения. При­чем божественными, несущими нуминозный свет, эти символы становятся потому, что означают об­ретение нового знания и связанного с ним бо­жественного состояния единства стаи.

Теперь вспомним все по порядку. В полдень Дня Первого родился самый первый свет знания в виде божественного Артефакта. Аналогичный символ есть среди шести минойских воплощений «зе­вса» – изображение фаллоса. В полдень Дня Второго произошло вроде бы наоборот: полное разде­ление стаи на верхние и нижние воды. Однако это разделение вернуло стаю к светлому состоянию единства, поскольку вер­х­ние

оказались в естественном статусе детенышей, а нижние – в роди­тель­ском. Не­ви­ди­мая, но непреодолимая граница «неба» оказалась наполнена новой психической суб­ста­нцией – боже­ственной любовью, соединяющей как родительские, так и преобразованные Артефактом эроти­ческие чувства. Так что и это социальное изобретение стало еще одним синонимом боже­ствен­ного. Ведь Бог – это Любовь. Хотя этот важный символ и не был назван среди воплощений «зевса».

В полдень Дня Третьего единство стаи было достигнуто за счет соединения в одних руках де­ревянного Артефакта и каменного топора. А одним из символов минойского «зевса» является совер­шенный инструмент – обоюдоострый топор «лабрис». Наконец, в полдень Дня Четвертого божест­венная любовь воплотилась в божественный огонь, а еще одним символом божественного становится «сардонический смех», родившийся одновременно с прирученным огнем. Такой убедительный ряд заставляет нас думать, что и божественные символы «змеи» и «пти­цы» играют гораздо большую роль в антропогенезе, чем просто новая пища. Тем более что змея как раз ею не является, в отличие от по­хожей на нее рыбы. Скорее, употребление змей в пищу было одним из первых и самых стро­гих табу.

Итак, нам нужно попытаться реконструировать ход событий, который мог бы привести к по­лу­чению змеем такой же символической власти над стаей, как и огонь в предыдущий День. Для начала воз­можной реконструкции мы должны уяснить, что стереотипы поведе­ния ру­салок и ос­новного пле­мени по итогам Дня Четвертого должны усложниться. Четыре Дня обогатили коллективный опыт набором разно­образных про­грамм поведения, которые должны быть задействованы.

Например, должен был хотя бы изредка, но возобновляться опыт ночных оргий на берегу под управлением Луны. Есть подозрение, что даже в современных этнических традициях этот опыт сох­ра­нился в виде праздника летнего солнцестояния, Ивана Купалы. Включая обряды факельных шествий по берегу водоема с последующими купаниями и проявлениями промискуитета. Хотя с пер­выми лу­чами солнца вновь вступают в силу сексуальные табу, столь же строгие, как и запрет на об­щение членов основного племени с русалками, вступивший в силу утром Дня Пятого.

Водная часть племени после возвращения на круги своя, в глухую изоляцию должна была вер­нуться и к амбивалентному невротическому состоянию психики – сочетанию страха и непре­одо­ли­мо­го влечения. То есть русалки снова принялись точить топор войны с целью реванша. Однако наличие на берегу, у основного племени огненных факелов и острых топоров вынуждает искать новое реше­ние проблемы. При этом пути решения не ограничены лишь монотонным маниакально-депрес­сив­ным шлифованием орудий и добыванием огня. Теперь в психическом арсенале прачеловека есть опыт пре­одоления животного страха. И если прежние стереотипы надежды не дают иско­мого результата, то должна включиться программа преодоления страха. Невротическое сос­тояние психики русалок дела­ет именно самые страшные, жуткие вещи наиболее привлекатель­ны­ми. Ведь по­беда над собственным страхом, приручение самых опасных вещей, таких как огонь, наде­ля­ет нас ма­гической силой, необхо­димой для реванша над ненавистным, но столь вож­де­ле­н­ным врагом.

Не стоит сбрасывать со счетов и такой фактор, как проявление у сухопутного племени унасле­дованных от «жриц огня» агрессивности и бесстрашия. Потомки русалок та­кже обязаны время от вре­мени демонстрировать свою храбрость, нападая на хищ­ни­ков и преследуя самих русалок. Так что ру­салкам приходится думать и об обороне, об освоении все более отдаленных, глубоких и опасных уго­лков водного пространства. И если бы планы реванша остались только фантазиями, то необхо­ди­мость самозащиты диктует поиски ответа на вызов времени.