Заповедник для академиков
Шрифт:
— Возможно, это означает, что Сталин теряет власть над страной?
— После того, что он сделал с оппозицией? Не будьте наивным, адмирал. — Толстый невысокий Черчилль стоял перед высоким красавцем Маунтбэттеном, родственником короля, но тем не менее толковым моряком, уперев руки в бока, будто хотел боднуть собеседника в подбородок.
— Тогда будем считать, что случилась обыкновенная утечка информации, — это бывает на разном уровне. Не забудьте, сэр, что и у русских сейчас большие перемены: скромный некролог комиссару Ежову и назначение Берии…
— Берия давно
— Мне кажется, что здесь все неправильно, — сказал сэр Рибли, начальник морской разведки, сидевший до того молча в одном из мягких кресел. — Ежов мог умереть, только став жертвой процесса. И Сталин готовил этот процесс — мои аналитики могут доказать это на основе советской прессы. На Ежова должны были быть свалены все грехи сталинского террора. А он умирает сам по себе. Если он убит — тогда либо проклятия, либо полное молчание. Если покончил с собой — то несчастный случай или сердечный приступ. А вы прочли некролог?
— Нет, — признался Черчилль.
— Там сказано «после тяжелой продолжительной болезни», то есть признается, что Ежов умер от естественных причин. Второе: где Сталин? Почему договор с Германией подписывался в его отсутствие? Это неправильно. Почему он ни разу не появился на людях после Первого мая, когда он в последний раз торчал на Мавзолее своего учителя? Что он готовит?
— Я видел его подпись под договором с Гитлером. И этот договор может означать гибель европейской цивилизации, — сказал Маунтбэттен.
— Я бы не разделил столь пессимистического взгляда на положение вещей, — сказал Черчилль, — если бы у красных не было атомной бомбы. Так хочется надеяться, что это розыгрыш, шутка, ошибка ученых… — Черчилль оборвал фразу.
— Вы сами в это не верите.
— Тогда скажите, сколько у них еще бомб? Сколько он сможет их поднять в воздух? И можно ли вообще поднять атомную бомбу в небо и доставить в другую страну на самолете? Почему вы ничего этого не знаете? За что правительство Его Величества платит вам скромное жалованье?
Последние слова должны были прозвучать шуткой, но таковой не стали. И Рибли ответил совершенно искренне:
— Все службы британской разведки трудятся сейчас над этим. Но в Полярном институте у нас нет своих людей. Их нет и в Испытлаге…
— Что еще за дикое слово? — спросил Черчилль.
— Мне объяснили, что это сокращение для названия концентрационного лагеря, в котором происходят испытания.
— Продолжайте и простите, сэр.
— Но мы знаем самое важное, — сказал Рибли. — Немецкая разведка имеет фильм об испытаниях бомбы, и, более того, они смогли отправить в тот район специально оборудованный самолет, который привез образцы и даже двух русских… и эти русские кое-что знают.
— Бред какой-то! — возмутился Черчилль. — «Интеллидженс сервис» скоро останется лишь в славных романах о наших Лоуренсах. В момент, когда решаются судьбы мира, мы оказываемся слепыми и глухими.
— Мы принимаем меры, — сказал Рибли.
— Но какие?
— Даже здесь и даже вам, сэр, я не могу о них сообщить. Единственное, что вам должно быть понятно:
— А вот немцам удалось, — мрачно сказал Черчилль. — Хотя нам эти люди нужны любой ценой, а Гитлеру — вряд ли.
— Почему? — удивился Маунтбэттен.
— Потому что я полагаю, что нам подсунули секретные соглашения Советского Союза и Германии специально для того, чтобы мы не догадались о существовании еще более секретных соглашений: когда и чем Гитлер ответит на ценные подарки, которые намерен получить от Сталина.
— И что вы думаете?
— Я боюсь, что эти подарки — атомные бомбы. Если их у Сталина хотя бы две или три, этого достаточно, чтобы стереть с лица Земли половину Парижа и Лондона, — и война Гитлером выиграна. Шок будет таков, что люди ради спасения себя и своих детей потребуют мира любой ценой.
Адмирал Маунтбэттен вытянулся, будто отпрянул от пощечины, и громко сказал:
— Вы недооцениваете добрый народ Англии, сэр!
«Господи, какой ты молодой, стройный и красивый, какая отличная карьера открывается перед тобой. Но, вернее всего, этого не случится, потому что два мерзавца сговорились отправить тебя на тот свет».
Сталин не бывал искренним даже с самим собой. И это порой помогало ему сохранить несохранимые тайны и обмануть людей, которых обмануть невозможно.
Остальные могут продать, сделать глупость, проговориться…
Но все же ближе других к Сталину был его секретарь Поскребышев. Недавно, уже заболевая и все более ненавидя от постоянной тошноты окружавших его негодяев, он приказал арестовать жену Поскребышева. Тот на коленях умолял вождя отпустить эту женщину. И тогда Сталин приказал Поскребышеву прекратить истерику и принести стакан чаю.
Когда заплаканный маленький Поскребышев принес стакан и поставил на стол, Сталин велел ему тут же уходить. А сам вызвал по прямому телефону эксперта из лаборатории Фесуненкова — специалиста по ядам. В стакане яда не оказалось. Сталин не отпустил жену Поскребышева, но подложил ему другую, молодую, куда более красивую.
Шла ночь на 18 июля. Немецкие войска уже подошли к Варшаве и вели бои на подступах к ней. Польские авиационные части были в основном уничтожены на земле, потому что поляки, как и все, верили в то, что войны не начинаются так вот, неожиданно даже для собственного Генерального штаба.
Сталин не мог заснуть. Ломило голову — наверное, опять давление, тошнило, как тошнило все последние недели. Кожа на тыльных сторонах кистей распухла и болезненно растрескалась, очень мучили язвы под мышками и в паху. Но врачей Сталин к себе не допускал, он не мог допустить врачей, которые растрезвонят по всему миру, что он так страшно болен и неизвестно когда придет в себя, хотя он твердо верил, что выздоровеет; он всегда выздоравливал, а сейчас он еще не стар — шестьдесят не возраст для мужчины, да и нельзя показываться врачам — начнутся анализы, подозрения на рак, Сталин очень боялся рака.