Заповедник "Неандерталь". Снабженец

Старицкий Дмитрий

– Какой покой в сорок лет? – удивился я.

– Кому сорок? – удивился он.

– Тебе, – констатировал я.

– Мне? – удивился он.
– Мне сто шестьдесят три. – Гордо ответил проводник.

Тут-то я по тормозам и ударил. Иначе бы в дерево воткнулся от такого неожиданного заявления.

Под колёсами вместо асфальта пыльный просёлок лежал. Такой архаичный с буйной травой меж колеями.

– Что уставился? – усмехнулся мой спутник. – ««Окна»» проводников омолаживают при каждом переходе. Иначе бы давно бросил всё к чёртовой матери. Надоело. Не жизнь, а каторга.

– Каждый хочет жить

долго, но никто не хочет быть старым. – Выдал я банальность.

– Вот – вот, – подтвердил он мою мысль.

– Поэтому и таскаешься по мирам разным? Омолаживаешься? – спросил я.

– Не по мирам, а по временам. Мир у нас он один и тот же.

– А сейчас мы где?

– Не: где, а когда, – поправили меня.
– Сорок тысяч лет до рождества Христова. Примерно так.

– Среди неандертальцев?

– И такие тоже тут есть, – усмехнулся он. – Только эти дети природы нас сами боятся. Поехали уж в моё поместье что ли. Жрать охота. Сил нет.

Я снова протянул ему ополовиненную ПЭТ-бутылку газировки. Бутербродов по грибы я с собой не брал никогда, предпочитая на обратном пути ««заправляться»» в симпатичном кафе в Уваровке около железнодорожной станции. Дождался, пока проводник напьется и нажал на газ, запев старую студенческую песенку. Показалась в тему.

$

Если бы я брахиоподой был

Ни за что б в Силуре я не жил.

Спасу нет от эффузивов, диабазовых массивов.

Мне Карбон бы лучше подходил.

$

– Так ты еще при Николае Палкине родился? – оборвал я свой вокал вопросом.

– Не при Палкине, а при государе-императоре Николае первом Павловиче, - строго поправил он меня.
– Вот при ком на Руси порядок был. А потом всё под горку покатилось.

– Но ведь его сын крестьян от рабства освободил, - возразил я.

– Лучше бы он этого не делал. Крестьянин как рассуждал: ««Мы ваши, а земля наша»». А землю-то как раз у крестьян и отобрали. Оставили одни неудобья, да столько, что семью не прокормить. И стал крестьянин жить хуже, чем в крепости жил. А ещё дворню помещики разогнали и пошли босяки по Руси толпами. Этим землицы вообще не досталось. Никакой.

– Слушай, где мы? Это не Подмосковье.

Вокруг была холмистая степь с редкими небольшими купами деревьев. В основном старые дубы в глаза бросались. Поля вокруг дороги колосились какими-то зерновыми. Я в них не разбираюсь.

– Злачное место, - констатировал я.
– Но не грибное.

– Нет, конечно, – ответил проводник усмехнувшись.
– Это Кубань, точнее Тамань – благодатный край, если руки, конечно, приложить, которые из правильного места растут.

– Так ты не только во времени, но и в пространстве порталы открывать можешь? – закралось у меня подозрение.

– Хоть в Америку. Только там делать нечего.

– Что так ни разу и не сходил? – удивился я, не поверив ему. Сам бы я точно сходил, хотя бы из любопытства. Особенно в шестидесятые годы.

– Были один раз в районе Сан-Франциско. Ещё до колонизации успели. Собрали все крупные самородки по ручью Сакраменто, потом их в Швейцарии начала двадцатого века продали как калифорнийское золото. И всё. Больше нам Америка не понадобилась. Зверья и тут полно. На самом полуострове мы его несколько подразогнали, повыбили, а вот севернее чистое Серенгети. Даже леопарды со львами водятся.

– А песок золотой там не мыли

вообще?
– удивился я.

– Надо же было что-то оставить золотоискателям, а то отсутствие золотой лихорадки в Калифорнии изменило бы историю. А нам этого не надо. Пришлось бы всю библиотеку, что собрали выкидывать и историю по новой изучать. Ты давай, баранку крути. Вокруг Блеваки объедешь и в сторону моря правь.

– Какой такой ««Блеваки»»? – переспросил я.

– Вот этого холма, что прямо на нас смотрит. Вулкан это грязевой. Народ так прозвал, за то, что грязью с камнями блюёт от времени до времени.

Поместье было окружено капитальной стеной из пилёного ракушняка. А внутри – рай, как любят его описывать пустынные народы. Тенистый плодовый сад, в глубине которого стоял большой одноэтажный дом с белёными стенами под ярко рыжей черепицей. Вокруг дома благоухал розарий. Кусты с многочисленными мелкими розами, но душистые…

– Грибы отдай девчонкам, - сказал проводник, указывая на парочку пожилых женщин на крыльце. – Пусть почистят.

И вышел из машины.

По его команде женщины бросились к автомобилю, и я выдал им корзины, открыв багажник ««Джетты»».

– Помыть. Почистить. Порезать на такие вот кусочки, - показал на пальце размер, - нанизать на нитку и повесить сушится в тени. Зимой сухие кусочки растереть между пальцами в прах и заправлять суп или борщ – ложку проглотите.

В ответ на мои указания бабы заулыбались, закивали, изображая понятливость. Простые деревенские лица в платочках, подвязанных под подбородком. В цветных сарафанах-безрукавках на лямках, надетых на полотняные рубашки с длинными рукавами. На ногах ременные сандалии. Росточку они небольшого: чуть больше полутора метров. И скорее крепкие и коренастые, чем толстые.

Что-то стало мне жарко. И я снял осеннюю куртку и засунул ее в багажник. А вслед за ней полетел туда и свитер.

По ходу дела посмотрел на мобильник. Сети не было. Никакой. И я выключил бесполезный девайс и засунул в карман куртки. Ну, его….

Умытый и переодетый в простые полосатые штаны и подпоясанную витым шнуром шелковую белую косоворотку до колен босой хозяин, пригласил меня на веранду и усадил за стол из струганных досок.

– Сейчас всё принесут, - как бы успокоил меня, хотя я и не беспокоился вроде. По крайней мере, внешне. – А пока давайте познакомимся. Я - Тарабрин Иван Степанович, однодворец, если помните, кто такие; родился в год первой осады Севастополя. Окончил классическую гимназию и Историко-филологический факультет Московского университета кандидатом на замещение профессорской должности. Приуготовлялся защищать магистерскую диссертацию по служилым людям времен царя Фёдора Третьего [Ф Ё Д О Р _ Т Р Е Т И Й– царь всея Руси Фёдор Алексеевич Романов, старший сын царя Алексея Михайловича. Федор Первый – сын Ивана Грозного, а Фёдор Второй – сын Бориса Годунова.], но столкнулся случайно с проводником, когда изучал сибирские монастырские архивы, и так получилось, что и сам стал проводником в страну Беловодье. Вот она, - обвел он рукой вокруг.
– Весь наш народ около двадцати тысяч человек происходит от Тамбовских мужиков, что я вывел сюда из имений князей Троекуровых и Прозоровских. Их за бунт карать хотели и уже воинскую команду капитан-исправник вызвал. А тут я мимо проезжал… - Развел он руками.