Заповедное дело Россиию Теория, практика, история
Шрифт:
Хорошо бродить по незнакомым местам с ботаниками. Они представляются мне живыми справочниками – надо же держать в памяти столько мудреных названий, знать каждую травинку, почти каждый вид мхов и лишайников. Впрочем, флористический состав Ары-Маса не так разнообразен, всего каких-нибудь две-три сотни видов…
– Это драба, вот элитрихия, она похожа на нашу незабудку, валериана, мытник, нордосмия… Посмотрите, сие нежное существо называется пингвикуля, а по-русски – жирянка, она ловит насекомых своими клейкими листочками, вот какая хищница, и не подумаешь.
Выясняется, что вездесущая
– Смотрите, вон гнездо на большой лиственнице, – показывает Кнорре. – Это сапсан, он гнездится здесь ежегодно. А рядом с ним выводит потомство куропатка и две пары гусей. Сапсан не обижает птиц, которые гнездятся рядом с его жильем.
Со школьных лет мы слышим, что в тундре гуси и казарки гнездятся рядом с пернатыми хищниками. Теперь довелось увидеть.
– Вот одна из самых крупных лиственниц в Ары-Масе, – показывает Норин. – Высота ее 18 метров, настоящий гигант. Сейчас таких деревьев уже мало, а когда в начале тридцатых годов Ары-Mac впервые описал А.И. Толмачев, их было гораздо больше.
– А в чем, собственно, уникальность Ары-Маса? – «подначиваю» я Норина. – Ведь леса на границе с тундрой растут и на Лене, и на Оби, и на Кольском полуострове.
– Но здесь абсолютный северный предел лесов для всей планеты; это разве не уникальность? Такого места нет больше на всем земном шаре.
– А Лукунская? – спросил Валя.
– По-моему, Лукунская не так интересна, как Ары-Mac, потому что здесь нарушается всякая зональная закономерность. Ведь Ары-Mac действительно остров в тундре. Посмотрите, – он показал на юг, где виднелись открытые пространства, – типичные тундры, даже не кустарниковые, а пятнистые, полигонально-трещиноватые, что свидетельствует о неглубоком залегании вечной мерзлоты. И вот здесь вдруг появляется такой лес. Конечно, это не лес, а редколесье, но ведь деревья живут, создают свой биогеоценоз, свое ландшафтное окружение, отличное от тундрового. Впрочем, и Лукунскую как абсолютный лесной предел тоже надо взять под охрану.
Норин искренне разволновался:
– Подумайте только, основное поколение местной лиственницы имеет возраст 200–250 лет, они современники Петра Первого. Следующие поколения возникли в начале и конце XIX века, современный подрост отмечается в 1930 и 1950 годах. Ведь не каждый год складываются условия для появления самосева и выживания всходов. Каждое дерево – подлинный герой: десятки и сотни лет требуются для замены одних поколений другими, а лиственницы рубят на дрова, на чумы, рубят как попало, бездумно… Надо как можно скорее заповедать весь Ары-Мас!
– Борис Николаевич, – спросил я, – а вы или ваши сотрудники бывали в Жданихе или Крестах, в тех колхозах, которые сейчас владеют Ары-Масом? Может быть, стоило бы рассказать о научном значении этого леса, поговорить с председателями, написать в районную газету…
– Надо бы, конечно, да ведь времени не хватает. И потом, от этого трудно ждать реальных результатов.
– Почему же? Ведь удалось повлиять
Мы вышли на южную оконечность массива. Внешний облик редколесий заметно изменился. Здесь встречались большие редины и прогалины, возникшие от беспорядочных выборочных рубок. На месте срубленных деревьев возникали своеобразные кусты. Кроны многих лиственниц имели особую стланиковую или шпалерную форму. Над некоторыми кустами возвышались корявые стволики с искореженной, искривленной кроной. Глядя на эти несчастные, скрюченные морозами и ветрами чахлые деревца, я невольно вспомнил могучие лиственничники в долинах дальневосточных рек – трудно было представить себе, что это один и тот же вид – лиственница даурская.
– Посмотрите, – сказал Норин, – еще Миддендорф писал про то, что на границе с тундрой леса приобретают непривычный облик, он говорил, что непогоды породили ту древесную форму, которую садовник получает посредством подстригания дерева. Морозы губят побеги, не дают стволу расти вверх, и все же лиственница не сдается, ее жизненная сила так велика, что она долгими десятилетиями сохраняется в таком состоянии. Ведь эти притундровые леса смягчают действие холодного полярного климата, принимают на себя удары морозных ветров, защищая материковую сушу. По-моему, глядя на эти деревца, каждый человек должен проникаться к ним невольным уважением.
…Между тем холодный дождь вновь усилился, и мы повернули к лагерю. На обратном пути наткнулись на гнездо мохноногого канюка, расположенного на невысокой, но толстой лиственнице с причудливо изогнутыми ветвями. Под гнездом лежало множество остатков леммингов и перья разных птиц – морянок, куликов, крачки. Самка слетела с гнезда – она насиживала яйца, – и мы ушли, чтобы не загубить кладку.
Я подробно информировал ботаников о положении наших дел, о результатах проведенных обсуждений и просил непременно принять участие в обследовании намеченных под заповедник территорий. К сожалению, Норин отказался от планируемых походов по Логате и даже от поездки на Лукунскую, ссылаясь на занятость и недостаток бензина. Единственное, на что он согласился, – принять участие в полетах для предварительного обследования, которые мы намечали провести после 10 июля. Мы уточнили предполагаемый маршрут: Хатанга – Ары-Мас – озеро Кокора, озеро Нада-Турку – река Логата – Верхняя Таймыра – озеро Таймыр – река Балахня – река Лукунская – Хатанга. Полет был рассчитан на максимальную продолжительность – 6–7 часов.
Остаток дня – если можно так выразиться в пору полярного лета – был посвящен препарированию, съемке птичьих шкурок. Перед отъездом из Москвы я узнал, что в зоомузее МГУ нет коллекций из Ары-Маса, кроме того, без отстрела нельзя установить видовой состав птичьего населения, тем более в таком необычном месте. Пользуясь карманным справочником, я узнал, что здесь обитает чечетка не тундряная, а обыкновенная, пеночка оказалась обычной весничкой. Заодно я снял шкурки с двух леммингов и полевки, которые были пойманы возле самой палатки сеттером Сильвой, принадлежавшей одному из ботаников.