Запоздалая оттепель. Кэрны
Шрифт:
— Полгода…
— Чего? Мы с твоей матерью всю жизнь в одном дворе росли. Друг про друга подноготную насквозь знали. Пять лет дружили. Сватал я ее у родителей, как полагается. Расписались. А уж тут и свадьба!
— Чего ты мне свою пещеру навязываешь? Кто теперь ваши обычаи соблюдает? Только дикари и придурки! — взвился Егор.
— Вона как? Выходит, мы дураки?
— В ваше время было так. Теперь все иначе! Сейчас люди, едва познакомившись, наедине остаются. А ты чего из мухи слона лепишь? Подумаешь, трагедия, девку
— Кобель шелудивый! Ты для того ее приволок? В мой дом лишь твоя жена войдет. Сучкам — не дозволю! Их у тебя что блох на барбосе будет! А баба — одна! Тут тебе не блядюшник! Семья наша! И паскудить дом не дозволю! И фамилию марать не дам! Коли нужна она тебе — женись, как человек. А не уверен — уводи от греха подальше, с моих глаз!
— Если уйдет она, то и я с ней… Но уже не вернусь сюда ни за что!
— Выходит, любишь ее? А коли так, я тебе не помеха! Живите! Но по–человечьи! Не позоря ни нас, ни себя! Пусть все будет как положено!
— Почему ты указываешь, как нам жить? Твои представления устарели. Теперь никто не придерживается ваших правил.
— В моем доме будет так, как я велю!
— Ну чего ты шумишь, отец? — подошла Настя. И, обняв Кузьму, заговорила: — Дети хотят получше узнать друг друга, проверить себя в жизни. Смогут ли? Подходят ли? Так все нынче делают. С росписью не торопятся. И на свадьбы не тратятся. Лишних денег нет ни у кого. Коли все хорошо у них будет, родится ребенок, вот тогда и роспись и все события разом отметим. А теперь ни к чему спешить…
— Ну и дела! — почесал Кузьма в затылке, махнул рукой, коротко буркнув: — Как хотите, так и живите…
С женой он не спорил никогда. Настя всегда и во всем была права. Она растила детей, вела весь дом, решала все за всех. Кем стать в будущем их детям? За них выбор сделала Настя, не очень прислушиваясь к мнению ребят.
— Ты будешь хирургом! — заявила Егору. — А ты — архитектором! — решила за Андрея.
С дочерью милостиво согласились, определив ее будущее в преподавании.
Когда на третьем курсе Егор заявил, что выбрал себе другую специализацию, Настя очень удивилась.
— Какую? — спросила настороженно.
— Хирургия не по мне. Хочу стать гинекологом, — заявил Егор.
Настя покраснела:
— Это неприлично. Парень — и вдруг в гинекологи. Таким даже перед соседями не похвалишься. Ты что, извращенец? Это же вульгарно! Мужчина — гинеколог!
— А что это такое? — спросил Кузьма, не знавший разницы между хирургией и гинекологией.
Когда Настя объяснила, Кузьма долго и громко хохотал:
— Ну, силен, прохвост! Он с каждой бабы за свою работу натурой станет брать загодя. И жениться не надо такому! К чему? За день десяток баб! Любому за глаза хватит. Еще за это получку будут давать! Хитер! Ну, коли хочет так, не мешай! Пусть сам выбирает, пройдоха!
— Отец! Напрасно ты так грязно обо мне
— Какой? — не понял Кузьма. И, обругав сына по–русски понятно, добавил: — Ладно! Не гонорись! Авось под старь академиком станешь. Хварьевую диссертацию защитишь. Станешь наипервейшим знатоком…
Сын выскочил в свою комнату и долго не разговаривал с отцом. Лишь через два года узнал Кузьма, что его сын уже принимал роды, будучи практикантом.
Кузьме такой поворот дела понравился. Но на словах он продолжал подначивать сына.
— Егор, твоему другу, глазному врачу, видел, какой подарок к дню рождения сделали? Его фотографию в человечьем глазе! А твою куда, во что вклеют? — давился смехом.
Андрея высмеивал за каждый дом:
— Ну и что ты слепил? Стоят дома на улице все одинаковые. Друг от друга отличаются только номерами. А убери таблички — жильцы блудить станут. Серые, неуклюжие. Повесь на окнах решетки — от тюрьмы не отличить. Морды у твоих домов с рождения стариковские, неумытые. И люди в них станут жить скучно, в болезнях и нужде. Без радостев и смеха. Вон какая улица у тебя получилась — сплошной стардом!
Андрей спорил с отцом до хрипоты. Рассказывал о современных требованиях, европейском дизайне и стандартах, о новейших материалах. Кузьма смеялся над ним, утверждая, что жить в таких домах можно лишь по приговору суда, какой не подлежит обжалованию.
Не обходил насмешками и свою любимицу — Оленьку, считал, что она растит дураков.
— Ты ж погляди! Раньше тимуровцы были, ходили старикам помогать. Особо — одиноким. Нынче тоже не без того. Перехожу улицу. Наперед меня один из твоих обормотов бабку ведет через дорогу. Та еле ноги тащит. Он доволок ее до середины и говорит: «Дай пятерку! А то тут и брошу…» Во паскудник, мерзавец! Это ты их так зарабатывать научила? А в магазинах что творят? Выхватят у бабки из рук сетки и кошелки. Донесут до дома. Но если не заплатит, они вместе с кошелками убегают. Сообразительные! Интересно, кто из вас раньше до того додумался? Ты или они?
Ольга даже плакала от обиды поначалу.
А когда его первая невестка, Зинка, работавшая медсестрой в родильном отделении, принесла коробку дорогих конфет, Кузьма весь вечер над ней потешался:
— Это за что ж ее тебе дали? Чтоб обоссанные пеленки вовремя меняла?
— Тем санитарки занимаются.
— Понятно. Значит, за то, чтоб заместо кровного дитя негритенка не подсунула?
— У нас за весь год только один такой родился! От него мамаша отказалась.
— Во! Ты тем и пользуешься! Хочешь родного получить — гони гостинец! А коли нет, сувениром черного подкинешь. И скажешь, что такого родила. Да тут любая с перепугу не то конфеты, всю получку выложит!