Запоздалые истины
Шрифт:
— Интересно, как же он его называл? Младенцовочка?
Дворничиха ему ответила, но он уже не слышал. Катунцев отвалился от березы и сделал шаг вперед. К нему подошла женщина в белом плаще. Дыкина, это Валентина Дыкина. Сейчас она увидит его, Леденцова, и побежит. Нужно что-то сделать — быстрое и точное...
— Тебя мутит, что ли? — дошел голос дворничихи.
Инспектор посмотрел на нее, а когда вернулся взглядом под березу, то увидел в руках Дыкиной белый пакет. У Леденцова осталось несколько мгновений. Нужно сделать что-то быстрое и точное — потом ведь ничего не докажешь.
Он
— Гражданка, прошу быть свидетелем.
Она не успела ответить, как инспектор с раскрытым удостоверением прыгнул к идущему парню:
— Гражданин, прошу быть понятым.
Под березой ничего не изменилось — только пакет теперь был у Катунцева...
— Уголовный розыск, — представился Леденцов и цепкими, коршунскими пальцами впился в пакет.
Растерянность так обессилила Катунцева, что пакета он не удержал. Леденцов раскрыл его, емкий незаклеенный конверт, и показал понятым. Там зеленела пачка пятидесятирублевых купюр. Под скрещенными взглядами инспектор заправски пересчитал двадцать бумажек:
— Тыща рублей. Гражданин Катунцев и гражданка Дыкина, вы задержаны.
На всю операцию не ушло и пяти минут — даже слова никто не проронил.
Из дневника следователя. Иринку я считаю тишайшим ребенком. Но после родительского собрания ко мне подошла учительница и сообщила, что зовут ее Антониной Петровной, что преподает она математику и что она никогда не лазала в окно. Последние ее слова меня смутили, но я лишь вежливо улыбнулся.
— Вам известно, что Ирочка пишет стихи? — перешла она, как мне показалось, на другую тему.
— Не знал, но приятно слышать.
— Я вам их прочту, — обидчиво предложила она. — «Дано: Антонина лезет в окно. Предположим, что все окна заложим. Доказать, как Антонина будет вылезать...»
После у меня с Иринкой был разговор о назначении поэзии. Уверяет, что сочинила не она, а пятиклассники, и стих общий, давно всем известный. Так сказать, фольклор.
Катунцев, пожилая женщина, Дыкина, какой-то паренек и Леденцов заполнили кабинет, вытеснив из него почти весь воздух. И хотя Петельников об этом нашествии предупредил по телефону, Рябинин не успел внутренне собраться и встретил их вяло, как встречают нежданных гостей. Они молча толпились на свободном пространстве и почему-то громко дышали, словно за ними гнались до самой прокуратуры. Ничего важного для следствия Рябинин от них не ждал — так, какая-нибудь деталь, какой-нибудь нюанс, имеющий значение для дела косвенное, вроде ходьбы Катунцева к дому подозреваемой. Леденцов, уловивший его сомнение, звонко доложил от дверей:
— Сергей Георгиевич, гражданка Дыкина задержана при передаче денег гражданину Катунцеву, о чем есть свидетели.
Рябинина пронзила торопливая радость: нет, это не копеечная деталь. Теперь следствие окончено; эта взятка, как лопнувший нарыв, вывернет тайну дела — и следствие закончится.
— Свидетели, посидите, пожалуйста, в коридоре, — попросил Рябинин не своим, нетерпеливым голосом.
Они
— Сколько? — спросил Рябинин разом у всех.
— Тысяча рублей, — ответил Леденцов, положил на стол белый пакет и вернулся к двери.
— За что? — опять спросил Рябинин у всех.
— Они знают, Сергей Георгиевич.
Рябинин на них и смотрел. Катунцев преломил свое широкое тело и разглядывал пол, лишь залысины мокро блестели, как подтаяли. Дыкина сидела, выставив вперед алеющие скулы, и упиралась в следователя неотводимым взглядом.
— За что дали деньги? — спросил он Дыкину.
— А вы у него узнайте, — кивнула она на Катунцева.
— Впрочем, и так ясно, — отрезал Рябинин, пытаясь сбить этот неотводимый взгляд. — За то, чтобы он не настаивал на привлечении вас к уголовной ответственности.
Дыкина улыбнулась своей острозубой улыбкой:
— А я не давала.
— Давала-давала, — подал голос Леденцов.
— А ты видел? — она повернулась к инспектору, теперь вперив в него неотводимый взгляд.
— Мы трое видели.
— Что видели-то?
— Конверт у вас в руках.
— А откуда он у меня взялся, парень?
— Из сумочки, тетенька.
— Нет, не из сумочки, — сказала она уже следователю, повернушись к нему с такой силой, что на столе шелохнулись бумаги.
Рябинин спохватился, что все делает неверно: надо же допросить каждого в отдельности, а затем провести очные ставки... Но его желание поскорее дойти до сути было так нетерпеливо, что он уже не мог да и не хотел остановиться. И, может быть, это компанейское следствие вывезет быстрее, чем сделанное по правилам.
— Гражданка Дыкина, вы отрицаете, что давали деньги гражданину Катунцеву? — официально спросил Рябинин.
— Да, отрицаю.
— Зачем же вы встречались?
— Он просил.
— А зачем взяли с собой деньги?
— Это не мои деньги.
— А чьи?
— Мои, — сказал вдруг Катунцев, распрямляясь.
— Ваши?! — не удержался от изумления Рябинин.
Катунцев стремительным жестом снял очки и глянул — нет, не на следователя, на которого должен был бы сейчас посмотреть, — а на Дыкину. Она ответила ему таким же неистовым взором, и эти их взгляды, брошенные друг на друга, не отводились, словно их замкнуло высокое и тайное напряжение, отчего Рябинин подумал, что встань он сейчас на пути этих скрещенных взглядов — просветили бы, прожгли.
— Почему ваши деньги оказались у Дыкиной?
— Я дал.
— За что?
— Чтобы она вернула моего ребенка.
— Зачем же платить деньги, когда есть правовые органы?
— Пока вас дождешься...
Все слова произнес он, не отцепляясь взглядом от взгляда Дыкиной, — их так и держало то высокое и тайное напряжение. Рябинин мог требовать откровенных показаний, приличного поведения в кабинете; мог требовать честной жизни, трезвой работы и семейной порядочности... Но у него язык не поворачивался сказать взрослому дяде: «Смотрите на меня».