Запоздалые истины
Шрифт:
Скамейка из широких реек стояла у тополька, который по молодости растерял почти всю листву. Третий вечер инспектора сидели тут с Иветтой Максимовой и бездельно разглядывали прохожих. Место казалось удачным: с одной стороны дорожки навалены трубы и плиты, с другой стояла вода, походившая на необозримую лужу или на обозримое озеро. Правда, к домам кое-где были проложены деревянные мостки, но лишь для пешеходов к соседним улицам. Путь же к транспорту и в город лежал тут, мимо их широкореечной скамейки.
Они много говорили, чтобы выглядеть неприкаянной компанией, осевшей в этом местечке.
— Товарищ капитан, дежурного райотдела
— Какие звонки?
— Некая женщина настырно просит выслать оперативника для ремонта паровой батареи.
— А дежурный что?
— Само собой, не выражается.
— Ну, а женщина?
— Говорит, не обманывайте. Уже, мол, чинили.
Петельников неожиданно вздохнул, спрашивая уже неизвестно кого:
— Неужели у нее течет батарея?
— Все течет, все изменяется, товарищ капитан.
Если из домов шли одинокие пешеходы, то к домам текла долгая и нетерпеливая людская лента, выплеснутая транспортом. Каждая женщина вызывала у свидетельницы какое-то тихое обмирание — она безмерно расширяла глаза и вроде бы неслышно ахала. Сперва Петельников вполголоса спрашивал: «Ага?» — но потом только переглядывался с Леденцовым. Если она когда-то и могла опознать преступницу, то теперь ее память, размытая потоком женских лиц, вряд ли была на это способна. Но инспектора упорно сидели, надеясь на ее проблески, на случай, на свою интуицию, — и на все то, на что надеются, когда больше надеяться не на что.
Когда схлынула очередная толпа, свидетельница взяла на колени свою опухшую сумку и вынула шуршащий сверток с доброй дюжиной бутербродов.
— Ешьте, товарищи...
Леденцов воспрял:
— Мы не сэры и не паны, не нужны нам рестораны.
После трех часов напряженного сиденья, да на осеннем воздухе, пахнувшем водой и остатками полыни, бутерброды с подсохшим сыром казались изысканной едой. Себе она взяла один, тоненький.
— Это почему же? — удивился Петельников.
— Без чая не могу, изжога.
— Гастрит, — заключил Леденцов. — Картофельным соком со спиртом лечить не пробовали?
— Нет. Помогает?
— А чистым спиртом?
— Что вы...
— А пыльцой орхидеи с медом и со спиртом?
— Впервые слышу.
— А точеными когтями летучей мыши?
— На спирту? — засмеялась она.
— Спасибо, Иветта, — сказал Петельников, доев бутерброды. — Население нас подкармливает, а мы... Батарею починить не можем.
В конце концов, они не знали, зачем приходил сюда Катунцев. Может быть, квартиру ему дают в этом голубом массиве. Жена тут первая живет... Любовница... Родственники, знакомые, приятели — все те, кому он хотел бы рассказать о своем горе, да не решался. И как им пришло в голову связать преступницу с Катунцевым? Не проще ли допросить его, зачем и почему он сюда ходил? И теперь уж Петельникову мысль о проверке легковых автомобилей не показалась столь невыполнимой — чем сидеть у этой лужи. Да ведь Иветта и с машиной могла ошибиться.
— Как вам показалась оперативная работа? — спросил ее Леденцов.
— Упаси боже.
— А оперативные работники?
— Ага... Вы про себя?
— Я про товарища капитана.
— В себе-то он не сомневается, — вставил Петельников.
С погодой им повезло. Дождя не было, но сырой воздух — наверное, от этой лужи — пронизывал плащи, как бумажные. Мешало другое — ранняя темнота. От неонового фонаря, высокого и яркого, посвинцовела лужа, морозно побелел
— Расскажите что-нибудь, — попросила она Леденцова в очередное безделье.
— Значит, так: граф убил графиню, само собой, графином по голове...
— Нет, вы про вашу работу...
— Можно. Брал я однажды в «Европейской» Веру-Лошадь...
Он умолк, пропуская человек десять с пришедшего трамвая.
Иветта тихо обмерла и успокоилась, никого не узнав.
У последней женщины была под мышкой крупная и длинная коробка.
Петельникову показалось, что об этой женщине он что-то знает. Нет, видит ее впервые. Его память столько вместила мужчин и женщин, что могла вытолкнуть на свою поверхность что-нибудь далекое и похожее. В коробке что — кукла? И белый плащ — много ли женщин в белых плащах...
Видимо, он сделал какое-то движение в ее сторону, потому что Леденцов вскочил и мгновенно оказался рядом с женщиной:
— Скажите, который час?'
— Двадцать минут десятого, — сердито буркнула она, обходя инспектора.
Но Леденцов уже вновь стоял перед ней, приветливо улыбаясь:
— Закурить не найдется?
Петельников тоже подошел, но ему мешала тень от леденцовской головы, павшая на ее лицо. И когда она шагнула вбок, отрываясь от неожиданного препятствия, Петельников ее увидел. Крупные скулы... Крупные зубы хорошо видны, потому что она приоткрыла рот, намереваясь сказать или закричать. В ушах серьги... И белый плащ... Он видел эту женщину. Да нет, не видел. Читал: ее приметы написаны рукой Рябинина на бумажке, которая лежит у инспектора в кармане. Женщина из сна потерпевшей...
— Ребята, не хулиганьте.
И тут она увидела Иветту Максимову, немо стоявшую у фонарного столба. Гримаса, похожая на оборванную улыбку, метнулась от губ женщины к скулам. Она еще сделала шаг вбок, к луже, но вдруг бросила коробку на асфальт и побежала к голубым домам. Она неслась, оглашая холодный воздух цокотом каблуков. А рядом шел Петельников своими полутораметровыми шагами.
Из дневника следователя. Иринка, как дочь юриста, иногда задает социально-юридические вопросы. Как-то спросила, что такое налог за бездетность...
Налог за бездетность — это денежное наказание супругов за обездоливание самих себя, за добровольный отказ от счастья. Разумеется, так я подумал, — не могу же сказать, что есть люди, которые не любят детей. Поэтому начинаю говорить про таких теть... Но она, уже имея кое-какие представления о деторождении, поняла сразу:
— А-а, это такие тети, у которых в животе все перебурчилось.
И тут же другой вопрос про отпущение грехов. Тут уж я попотел. Попробуй-ка объясни ребенку, что такое грех, исповедь, духовник...
Она терпеливо выслушала.
— Пап, а теперь юридические консультации?
И опять горела поздняя лампа — только без Петельникова, который после обыска ринулся по адресам знакомых этой женщины. Рябинин смотрел в ее лицо прищуренными и злыми глазами, стараясь этой злости не выказывать, да и понять стараясь, откуда она, злость-то, которой у следователя не должно быть даже к убийце. Злость из-за ребенка — не нашли его в квартире... И Рябинину хотелось не допрос вести, а оглушить ее криком: «Где девочка? Где?»
— Ваша фамилия, имя, отчество?
— Дыкина Валентина Петровна.