Запоздалый суд (Повести и рассказы)
Шрифт:
Казанков медленным движением снимает очки и просто впивается в меня глазами.
— Значит, это вы и есть новый парторг? — Вопрос звучит по-прокурорски как-то, но я улыбаюсь и киваю головой. Казанков, однако, неотрывно смотрит мне прямо в глаза и молчит.
— Вот решил зайти, — говорю я. — Как здоровье?
Кривая усмешка в ответ.
— Если не доконает райком, еще потяну.
— Сколько вам лет, Тимофей Иваныч?
— Годы тут ни при чем. Если не доконает райком, я сказал.
— Я подумал, что вы часто болеете…
— Мои морщины не от болезней, — жестко замечает он.
— Но в прошлом году вы были всего на одном партсобрании, в этом — на двух, вот я и подумал…
—
— Почему вы так думаете?
— Потому что ваша пустая болтовня для меня, старого партийца, хуже яда.
— Иногда мы говорим и депо, — отвечаю я со снисходительной улыбкой.
— Это только вам так кажется. Вам лично, — уточняет он.
Однако этот безапелляционный тон начинает меня раздражать.
— В партии вы, кажется, с тридцать девятого года?
Он вздергивает брови и смотрит на меня с нескрываемой злобой.
— Я в тринадцать лет возил из Казани революционные листовки и распространял их с риском для жизни в чувашских деревнях и селах. Вы можете это понять? — с тринадцати лет!
И, принимая, должно быть, мое молчание за неверие, свойственное — как, видно, он думает, — нынешнему поколению, Казанков выхватывает из стола объемистую панку и кладет передо мной.
— Тут все документально! — И с победным злорадством глядит на меня.
На папке красивым кали графическим почерком выведено: «Личное дело тов. Казанкова Тимофея Ивановича». А по углам этакие виньетки с военными мотивами: винтовка, сабля, флаги… Да, ничего не скажешь, уважает себя человек. Но что же мне делать? Читать? — это не на один день. Не читать? — вроде бы и нельзя теперь, ведь я сам вынудил Казанкова вытащить эту папку. Надо хоть полистать. И вот я осторожно открываю это «личное дело», Открываю — и мне уже не до смеха: «Родился я в канун великих революционных событий…» Так начинается «Моя биография» страниц в шестьдесят машинописного текста. «С первыми проблесками сознания я горячо воспринял величие ленинских революционных идей и всем сердцем отдался делу революционной пропаганды и агитации чувашского населения…» Тут же и фотография: на пожелтевшем толстом картоне с золотой тисненой надписью внизу «Фотография Ф. Л. Латифа» виднеется толстощекое надутое лицо мальчика лет пяти, восседающего на каком-то высоком стуле с резной спинкой… На следующих фотографиях, правда, черты Казанкова проглядывают более явственно. Однако в самом тексте я никак не мог отыскать чего-нибудь конкретного, хотя бы о родителях, о том, где учился, где жил юный Тимофей Иванович, — одни общие фразы о роли и значении революционной пропаганды, которые, как мне казалось, я уже где-то читал. Но как любит сниматься Казанков! Фотография почти на каждой странице: «Т. И. Казанков во время учебы в четырехклассном сельскохозяйственном училище», «Т. И. Казанков в 1930 году», «Т. И. Казанков во время учебы на рабфаке», «Т. И. Казанков — член ВКПб, 1939 год»… А вот появляется и настоящая военная форма: «командир взвода».
— На каком фронте вы воевали? — робко спрашиваю я.
И получаю ответ:
— Партия поручила мне воспитание молодых командирских кадров.
— И это, кажется, Красная Звезда? — пытаюсь я разглядеть орден на фотографии.
— Ее зря не давали.
«…Великий советский парод разгромил фашистскую коричневую гидру и начал восстановление разрушенного хозяйства, и я, назначенный руководителем районного союза работников лесного хозяйства, не щадил своих сил…» И приложена фотография: Казанков на фоне штабеля бревен. «Я до глубины души понимал, что лес — основа социалистического строительства…» Но вот Казанков — инструктор райкома партии, и фотографии важно восседающего за столом Тимофея Ивановича сопутствуют слова: «Партийная
— Инструктором вы работали два года?
— Да.
— И директором Заготживсырья?
— Да, два года работал директором Заготживсырья.
— Потом — судебным исполнителем?
— Да, — вскрикивает Казанков пронзительным голосом. — Партия посылала меня на самые трудные участки, и я нигде не подводил.
В самом деле, к биографии есть «Приложение»: грамоты и благодарности, вплоть до выписки из приказа по республиканской конторе «Созпечати» за активное распространение лотерейных билетов.
Я молчу. Я чувствую, что и в самом деле подавлен всеми этими общими фразами об основах и выписках из приказов, а впереди еще «Переписка Т. И. Казанкова с общественными и советскими учреждениями и организациями, редакциями газет и журналов и с частными лицами». Но читать все эти бумаги у меня уже нет сил. Может быть, говорю я, мне лучше взять «личное дело» и вечером все это внимательно почитать?
— Ни в коем случае! — И Казанков отбирает у меня всю папку. Он крепко держит ее в сухих цепких пальцах и с откровенной ненавистью глядит на меня. — Я все понял — тебя подослал Владимиров, вы хотите покончить с<о мной, но у вас ничего не выйдет!
— Меня никто не подсылал. Я секретарь партийной организации, в которой вы числитесь.
Казанков морщится в откровенном презрении, но я спокойно говорю:
— И вот хотелось бы знать, о чем вы сейчас хлопочете. Может быть, я могу вам чем-то помочь?
— Помочь? — изумляется Казанков.
— Да, если вы считаете себя в чем-то обделенным. Или кто обидел вас? Во всем можно разобраться.
— Разобраться?..
Я вижу на изможденном желтом лице Казанкова трудную думу, мне становится даже как-то жалко его. Может быть, все дело в том, что он не очень здоров и ему стоит просто-напросто полечиться, съездить в какой-нибудь санаторий? Я знаю людей, у которых всякую желчь и злобу снимает один месяц жизни на хорошем курорте. У них как бы открываются глаза, появляется ясная и определенная цель, они знают уже, к чему стремиться, и как легко и приятно бывает работать с таким человеком! Он уже понимает тебя с полуслова, он мыслит трезво и широко, потому что расширяется его кругозор от общения с людьми, вкушающими блага жизни. И я опять спросил, о чем он сейчас хлопочет. И кивнул при этом на машинку.
— Я не хлопочу, я требую! — возвысил он голос.
— Что, если не секрет?
— Справедливости требую.
— В каком смысле?
— В смысле пенсии.
Вот оно что! Вот к чему сводится смысл этого «личного дела» со всей этой демагогией и пристегиванием своей персоны к «великим революционным событиям» и «основам». Но так прямо все не выскажешь, и я начинаю ему толковать, что он получает почетную именную пенсию, какую редкие люди получают в нашем районе. Но Казанков нетерпеливо перебивает меня.
— А почему Сергееву дают сто двадцать рублей? За что? За то, что он во время войны, когда весь народ сражался на фронтах, отсиживался в тайге? За это, я вас спрашиваю?!
— Ну, во-первых, не по своей воле он был в тайге, — говорю я, — а во-вторых, лес, как вы пишете, основа, он очень был нужен и тогда…
— Ах, вот как вы запели! — Казанков вскакивает и начинает бегать по комнате. — Я в тринадцать лет возил из Казани революционные листовки и распространял их в чувашских деревнях с риском для жизни, я всю свою жизнь проработал там, куда посылала меня партия, я не щадил своих сил и здоровья, а теперь вы меня втаптываете в грязь! Нет, не выйдет у вас, так и передайте своему Владимирову — не выйдет!