Запределье. Осколок империи
Шрифт:
— И как вы собираетесь отделять агнцев от козлищ? — хмыкнул Зварич, крутя в пальцах папиросу, но не решаясь закурить. — Зерна от плевел, так сказать?
— Это проще простого, Николай Федорович, — улыбнулся контрразведчик. — Большевики — большие бюрократы. Я бы сказал больше: бюрократия — это один из основных стержней, удерживающих их власть. И рискну предположить, что когда-нибудь их погубит именно бюрократия.
— Вы отвлеклись, — заметил Владимир Леонидович.
— Пардон… В канцелярии лагеря в образцовом порядке содержатся бумаги на всех без
— Да-а-а… Комиссары далеко ушли от ваших коллег, — Зварич не желал оставлять язвительного тона, впрочем, своего обычного.
— Прошу прощения, — мягко заметил Крысолов, но глаза его нехорошо блеснули. — Но я хочу вам заметить, Николай Федорович, что никогда не имел отношения ни к полиции, ни к судебному департаменту.
— Разумеется. — Все знали, что Зварич никак не мог простить своему оппоненту того, что он не смог доставить в Новую Россию его отца, отставного адмирала Зварича. — Вы же носили лазоревый мундир!.. [28]
— Не ссорьтесь, господа! — пристукнул ладонью по столу генерал-губернатор. — Нашли время, право!
— И место, — буркнул Привалов, пронзенный сразу несколькими взглядами.
Повисло молчание.
— И каким образом мы сможем… э-э… дать им свободу? Возьмем штурмом лагерь? Он, вероятно, хорошо охраняется…
28
Голубые мундиры в Российской Империи носили жандармы.
— Да, — кивнул контрразведчик. — Несколько десятков солдат, вооруженных винтовками. Есть и пулеметы. На вышках.
— Вот видите…
— Во-первых, пулеметы рассчитаны не на нападение извне, а на бунт среди заключенных, — последовал спокойный ответ. — Красные полагают себя здесь, вдалеке от внешних границ, в полной безопасности. А, во-вторых, они окажутся меж двух огней.
— И кто же поднимет бунт? — Зварич оставался верным себе. — Вы располагаете там столь надежной агентурой?
— Располагаю. Но полагаться на нее не буду. Бунт организую я сам.
— Каким образом? У вас не каторжный вид.
— Вы полагаете? — Крысолов с улыбкой провел ладонью по впалым щекам. — Но и этот цветущий облик придет в норму после недельки строгого поста и соответствующего грима. Кстати, в предыдущие мои посещения лагеря никаких подозрений я не вызвал.
— Вы там были? — не сдержал эмоций Модест Георгиевич. — Вы же рисковали жизнью!
— Рисковать жизнью, — пожал плечами контрразведчик, — моя профессия…
В дверях Владимир Леонидович задержал Крысолова.
— Это даже не риск, — сказал он, глядя в сторону. — Это авантюра, Сергей.
Далеко не все в Новой России знали, как зовут человека, обеспечивающего ее безопасность. И никто не отважился бы назвать его просто по имени. Кроме друга детства.
— А что не авантюра, Володя? — улыбнулся
— Ты серьезно уверен, что мы сможем это сделать?
— На двести процентов. И, кроме того…
Крысолов замялся.
— Там есть один человек, который нам поможет.
— Кто?
— Ты его хорошо знаешь.
Владимир Леонидович выдержал пристальный взгляд друга.
— Неужели…
Часть 6. Исход
1
— Живой, контра? — хрипло раздалось над ухом, и человек, лежащий на нарах, медленно поднял веки.
— Живой еще, комиссар, — он старался говорить тихо, чтобы не разбудить спящих рядом.
— Пойдем, дело есть…
Человек осторожно спустился с нар и прошаркал самодельными ботами с подошвами из старой автомобильной покрышки за почти неразличимой в темноте тенью. Двери в барак полагалось запирать, но здесь, в сибирской глуши, охранники смотрели на предписания устава караульной службы сквозь пальцы: куда здесь было бежать несчастным зекам, большинство из которых родом из Центральной России? Да и окружающее лагерь с трех сторон болото не слишком способствовало побегу. Вот через годик-другой, когда будет закончена сеть дренажных канав, над которой сейчас по пояс в воде бьются заключенные, уровень грунтовых вод упадет и просохнут торфяники… А пока что ни одной попытки побега не было. Даже зимой, по сковывавшему трясину на добрых полтора метра льду, полностью оттаивавшему только к концу мая — июню.
Чуть притворив едва скрипнувшую дверь, сколоченную из грубо отесанного горбыля, тени выскользнули на волю, под зеленоватое ночное небо. Стоял июнь, совсем скоро — самая короткая ночь в году, да и сейчас, как говорится в народе, «зори целовались». Красноватый отблеск зари все не хотел исчезать, хотя солнце село часа два назад. Он просто перемещался неспешно вслед за невидимым светилом, прячущимся за горизонтом, чтобы немного времени спустя разгореться светом нового дня. Тишина стояла такая, что будь где-нибудь поблизости, хоть в десятке верст деревня, слышно было бы, как перебрехиваются сонные собаки. Но другого жилья не было ни на десять, ни на пятьдесят верст в округе…
«Прямо как тогда, — поежился человек, присаживаясь на корточки под бревенчатой стеной барака и прижимаясь к ней спиной. — Сколько лет-то прошло?»
Второй тоже присел рядом, поплотнее запахивая засаленный ватник с белой тряпичной нашивкой на груди, — ночи стояли прохладные, будто природа решила напомнить своим неразумным детям: лето летом, но Сибирь вам не Африка. Сейчас, в темноте, было не различить выведенного на застиранной тряпочке чернильным карандашом многозначного номера, заменившего здесь всем, кроме охранников-вертухаев и молчаливых сторожевых псов, имена. Номера да клички — вот все, что осталось бывшим людям, которых угораздило попасть в стальные жернова советского правосудия. И непременно быть смолотыми ими в лагерную пыль…