Запределье. Осколок империи
Шрифт:
«Надо как-то добраться до города и попросить… нет, потребовать бойцов для прочесывания леса и отлова сбежавших, — думал Григорий Никифорович, сжимая раскалывающуюся от боли голову. — И еще несколько сотен зеков для устранения последствий бунта и продолжения работ…»
— Кто такой, — поднял он мутные глаза на Столетова.
— Один из зачинщиков, — напомнил сержант. — Зеки говорят, что он и еще несколько затеяли драку с урками, с которой все началось.
— Политический? Почему не ушел с остальными?
Егор
— Ну молчи, молчи… Дрезину наладили?
Кроме всего прочего, бунтовщики своротили с рельсов и перевернули дрезину — единственное средство связи с городом, но разобрать рельсы им оказалось не под силу.
— Так точно, товарищ капитан! Прокатимся с ветерком.
— Грузите этого и обоих убитых лейтенантов. Остаешься за старшего. Чуть что — стрелять на поражение, патронов не жалеть…
Двое бойцов споро работали рычагами, дрезина легко неслась по железнодорожной ветке, проложенной для снабжения строительства по таежной просеке. Дующий в лицо ветерок немного умерил боль, и капитан обрел способность трезво мыслить. По пути до города следовало мысленно составить отчет о произошедшем. Да такой, чтобы у начальства не возникло мысли сразу поставить проштрафившегося капитана к стенке. Как знать, может быть, кривая вывезет — даже в звании не понизят…
Увы, жизнь — как зебра, полоса светлая, полоса черная. Километрах в тридцати от лагеря дрезина начала сбавлять ход.
— В чем дело? — очнулся от дум капитан.
— Да рельсы впереди разобраны, товарищ капитан! — чуть не плача повернул к нему лицо молодой боец. — Видите?
Дело обстояло еще хуже: полотно было не разобрано, а взорвано, да так, что вывороченные рельсы были перекручены, как куски алюминиевой проволоки. Даже думать нельзя было восстановить путь имеющимися силами.
— Твои дружки? — вне себе от ярости, капитан схватился за кобуру. — Отвечай, собака!
— Не могу знать, гражданин начальник, — покачал головой раненый зек. — Я в лагере оставался.
— Потащим на себе, — распорядился Полешков, умерив ярость: никуда не денется этот гаденыш — придет и его время. — Афонин — ты первый.
— Тут до основной дороги километра четыре осталось, — проявил инициативу боец. — Там полустаночек. Мы с Тюриным сбегаем, может, телегу найдем или что-нибудь вроде.
— Или приведем кого на помощь — дрезину переставим после разрыва, — бойцам явно не хотелось тащить на себе раненого.
— Добро, — поразмыслив, решил капитан. — Одна нога здесь — другая там. А то до ночи прокопаемся…
Солнце припекало, трупы двух лейтенантов уж начинали подванивать, ждать было скучно, и Григорий Никифорович пнул в бок раненого зека, тоже напоминающего покойника.
— Так что это за золотопогонники были, которые ваших освободили?
— Я не знаю.
— Знаешь, шкура, знаешь. Но ничего, язычок-то тебе развяжут.
Столетов ничего не отвечал на это.
—
— Что сказать? Я тоже тогда был среди тех, что навалял.
— Да ну? На одной стороне, значит, воевали?
— Да, я даже был ранен…
— И меня ранили. Что ж ты к контрикам-то подался? Какая статья?
— Пятьдесят восьмая.
— Изменник родины, значит…
— Я родине не изменял, — твердо ответил Егор. — Потому и остался. Она мне изменила — да.
— Родина? Тебе? Да кто ты такой, чтобы она тебе изменяла?
— Человек. Простой русский человек…
— У нас сейчас все советские.
— Вот в том-то и дело. Потому война и продолжается.
— Какая еще война?
— Гражданская.
— И кто с кем?
— Русские с советскими, — улыбнулся Егор.
— Ах ты, контра! — взбеленился Григорий. — Морда белогвардейская!
Волна мутной боли захлестнула череп, и капитан едва удержался, чтобы пуля за пулей выпустить в скалящего зубы зека весь барабан…
До города добрались без приключений, и капитан Полешков, оставив бойцов охранять едва живого пленного, кинулся в управление. Благо оно находилось неподалеку от станции «Кедровогорск-товарная» на самом въезде.
Несмотря на поздний час, в управлении было полно народу, на Григория Никифоровича с его перевязанной головой все косились, но вопросов не задавали — не принято тут было задавать лишних вопросов.
— Здравия желаю, товарищ старший майор, [35] — ворвался капитан в кабинет начальника.
35
Звание «старший майор» существовало в НКВД в 1935–1943 годах.
— Полешков? — поднял голову от бумаг бритый наголо, дородный мужчина с красными ромбами в петлицах. — Почему голова перевязана? Ранен?
— Ерунда, товарищ старший майор — до свадьбы заживет! В лагере ЧП — массовый побег заключенных. Прошу выделить в мое распоряжение две-три роты для прочесывания тайги…
— С ума сошел, капитан! У меня сейчас каждый человек на счету!
— А что случилось?
— Война, капитан!
В голове опешившего Григория Никифоровича будто бомба взорвалась: гражданская? Значит, прав был раненый зек, и кавалеристы-золотопогонники неспроста…