Запретное видео доктора Сеймура
Шрифт:
Зачем? Чтобы выплачивать себе прежнюю зарплату в институте Сеймура?
Удачи вам с книгой. Я уверена, что ее ждет большой успех. Если вам понадобятся какие-то сведения, вы сможете связаться с моими адвокатами.
Нам нужно обсудить еще одну запись с последними часами вашего мужа с Шерри Томас.
Не думаю. Я уже достаточно сделала.
Саманта.
Да.
Лучше бы я и не начинал эту гребаную книгу.
Тут я с вами солидарна.
Не уходите. Еще не все.
Прощайте.
Адамс-стрит, запись третья, вторник, 29 мая,
Действие происходит в квартире Шерри Томас на Адамс-стрит. Внешняя камера фиксирует появление доктора Сеймура. Он слегка запыхался. В руках у него пакет со всем оборудованием, какое он брал в «Системах видеонаблюдения „Циклоп“». Он звонит в дверь, но ответа не следует. Очевидно, дверь была открыта, так как камера фиксирует, как он исчезает внутри квартиры.
Внутренняя камера фиксирует волнующую сцену. Шерри Томас распласталась по полу ничком. Она полностью одета. Квартира, как обычно, безупречно чиста. Кончиками пальцев она едва касается пузырька из-под таблеток. Она недвижима.
— Боже мой, Шерри! Господи Иисусе.
Он переворачивает ее, щупает пульс. Затем тянется к телефону, по-видимому, чтобы позвонить в «скорую», и поворачивается спиной к Шерри Томас, по-прежнему распростертой на полу. Как только он повернулся спиной, Шерри Томас встает — беззвучно и практически одним движением. В руках у нее большой столярный молоток, который был спрятан под диваном. Она бьет доктора Сеймура по затылку. Тот с удивленным видом роняет трубку, но все еще держится на ногах. Шерри Томас медленно, с расстановкой прицеливается и наносит еще один удар по левому виску. На его голове проступает кровь. Постепенно оседая, он обрушивается на пол. Она стоит над ним, тяжело дыша. — Алекс? Алекс?
Доктор Сеймур не отвечает. Он, очевидно, без сознания. Тут Шерри Томас стягивает с него ботинки и с заметным усилием тащит в свою спальню. Несколько минут камера в гостиной не фиксирует никаких движений. Затем Шерри Томас возвращается в комнату и подбирает окровавленный молоток.
Запись ручной видеокамерой, сцена первая, вторник, 29 мая, тайм-код 22.08
После того как части этой записи были выложены в Интернете, ее окрестили Кожаной. Отрывок этот просмотрели очень многие — по некоторым подсчетам, сотни тысяч, — хотя длительность выложенного фрагмента не превышает и минуты. Таким образом, это лишь незначительная часть всей записи.
Я не просто не хотел ее смотреть: я чувствовал, что вообще не способен на это. Если она и интересовала меня, то исключительно как отвратительный символ того предела, до которого вуайеризм способен вытравить всякий присущий человеку эмоциональный отклик на трагедию, заменив его любопытством самого патологического, жизнеотрицающего толка.
Я опишу эту запись, однако события, произошедшие на Адамс-стрит ранее и запечатленные в записи третьей, кажутся мне более достойными внимания — и, весьма возможно, значительно более пугающими обнаженной патологией опустошенной души.
Доктор Сеймур раздет догола и привязан к кровати. Шерри Томас снимает и находится вне поля
Мы видим крупный план его лица. Глаза его распахиваются, и он пытается понять, где находится.
Всю следующую сцену он не в состоянии говорить и то приходит в себя, то снова теряет сознание.
— Прости, Алекс. Прости меня. Прости, если я сделала тебе больно. Но ты тоже сделал мне больно. Я снова чувствую, что вынуждена… отомстить. Хочешь глоток воды?
Доктору Сеймуру удается наклонить голову настолько, чтобы изобразить утвердительный ответ.
— Вот, пожалуйста.
В кадре появляется ее рука, подносящая к его губам стакан воды. Он пьет, начинает кашлять.
— Прости. Не в то горло попало? Прости. Боже, я только и делаю, что извиняюсь. Это сложно объяснить, но я и вправду не хочу этого делать. Когда я резала себе запястья, я тоже этого не хотела — я жутко боялась смерти, — я просто чувствовала, что должна это сделать. У тебя не бывает такого ощущения? Что ты должен что-то сделать, даже если это отвратительно? Я знаю: то, что здесь происходит, — мерзко, отвратительно и несправедливо. Но иногда что-то выходит из-под контроля. И сейчас у меня именно такое ощущение. Как будто некий рок — дурацкое слово, я знаю, но более подходящего мне не найти — повелевает мной. Я чувствую, что все это очень плохо и неправильно, но в то же время неизбежно. Я во власти этой неизбежности. Просто как часовой механизм.
Доктор Сеймур делает слабую попытку освободиться от веревок, которыми привязан к кровати.
— Я не могу развязать тебя. И я не вру, говоря, что действительно хотела бы это сделать. Но большая часть меня просто не позволит. Прости. Похоже на плохой телефильм, да? А я ну никак не могу от него оторваться. Ты, наверное, думаешь, что я сумасшедшая. Конечно, ты так и думаешь. И мне это очень обидно. Хотя я понимаю, что в определенном смысле это так. Но брежу, верно? Не брызжу пеной, не бьюсь в конвульсиях.
Доктор Сеймур пытается что-то сказать, но выходит только бессвязное бульканье.
— Это тот самый женоненавистнический способ маргинализации моих нужд и желаний. Нед был такой же. Для него я была «сумасшедшей», потому что не хотела заниматься с ним сексом. Я не говорю, что все вы одинаковы. Нет, конечно. Это всего лишь клише. Но некоторые — да. А ведь я думала, что ты — тот человек, которому я могу доверять. Искренне думала, что тебе не наплевать на меня. А ты взял и все рассказал обо мне Саманте. Поведал ей все наши секреты. Рассказал про меня и Неда.
Доктор Сеймур снова пытается что-то сказать. На этот раз ему удается произнести несколько разрозненных слогов.
— Моя… жена…
— Я просто не понимаю, какое она к этому имеет отношение. То, что она твоя жена, не помешало тебе втайне следить за ней. Это не помешало тебе смотреть на меня и Карла и заниматься… ну, ты сам знаешь. Не обязательно произносить это вслух. Нельзя сидеть на двух стульях. Либо я храню твои секреты, либо она. «Жена» здесь мало что значит. «Доверенное лицо» подходит больше. Тот человек, которому ты доверяешь.