Запретное знание
Шрифт:
Единственное, что он был способен сделать для своей защиты, это раскрываться не полностью – отвечать на вопросы так, чтобы умолчать о некоторых фактах.
Что случилось с «Повелителем звезд?»
Саморазрушение.
Кто совершил это?
Морн Хайланд.
Почему?
Межпространственная болезнь. От сильного m она сходит с ума.
Значит, вы лгали, когда обвиняли Станцию Ком-Майн в диверсии?
Да.
Почему?
Я хотел, чтобы она осталась со мной.
Почему «Повелитель звезд» использовал сильное m?
Чтобы
Почему?
Потому что я убегал. Я знал, что они полицейские. Как только я увидел их, то начал убегать. Они бросились вслед за мной.
Это была правда. Так же, как и в информационном ядре «Смертельной красотки», здесь было всего лишь два умолчания. Он был известным нелегалом; его порыв сбежать от полицейских не требовал объяснений.
Откуда вы знали, что они полицейские?
Полевая проба. Я видел их корпус. Никто, кроме полиции, не может позволить себе такой корпус.
Как вам удалось договориться с Морн Хайланд?
Мне были нужны продукты. Мои воздушные фильтры были отстрелены. Вода испортилась. Когда «Повелитель звезд» взорвался, я отправился на спасение. Нашел ее живой.
Она была полицейским. Почему вы оставили ее в живых?
Мне была нужна команда.
Как вы заставили ее работать на вас?
Как вы заставили ее остаться с вами?
Почему вы хотели оставить ее у себя?
Ангус не боялся этого ответа. Он не беспокоился, что его казнят за его преступления; больше не боялся. После всех расходов и хлопот по его превращению в киборга полицейские вряд ли захотели бы казнить его. Они хотели использовать его; с их точки зрения, его преступления делали его более ценным. Информацию, которую он хотел утаить, вопрос, которого он хотел избежать, заключался совсем в другом.
Я вживил ей шизо-имплантат. Только так я мог доверять ей в качестве члена команды. Только так я мог заставить ее трахаться со мной.
Он сказал это с таким удовлетворением, что ни один из докторов не усомнился в его ответе.
Что вы сделали с пультом управления?
Избавился от него. Чтобы служба безопасности Станции не имела повода казнить меня. Они не нашли ее. Я не знаю, где она сейчас.
Его тело сообщило компьютеру о правдивости ответов. Никто не сомневался в его ответах.
Вероятно, его удовлетворение больше, чем его умолчания, обмануло людей, создавших его и изучавших его допросы. Он отвечал долго и часто. Его преступления изучались и анализировались. Его поведение по отношению к Морн подвергалось исследованиям. Ему было позволено узнать о ее побеге с Ником Саккорсо. Его подозрения относительно Милоша Тавернье были зафиксированы. Все, что он говорил, подтверждалось – и было честным с точки зрения физиологии.
И тем не менее, он смог протестовать. Снова и снова он уводил допрашивающие программы в сторону от вопросов, которых опасался. В результате он так и не сказал – так и не позволил себе сказать – ничего, что могло подтверждать, что информационное ядро «Смертельной красотки» изменялось.
Никто не узнал от него,
Было ясно, что ни один из тех, кто создавал его, тренировал и допрашивал, не подозревал, насколько он опасен. Их оборудование держало его под контролем; этот контроль было невозможно сломать; таким образом, он не представлял опасности.
Так как он не представлял опасности, к нему стали приходить все чаще – новые и новые люди приходили, чтобы взглянуть на него; техники занимающиеся смежными делами, чтобы удовлетворить свое профессиональное любопытство; доктора и другие эксперты, которые хотели понаблюдать за ним; высшие функционеры, которые хотели взглянуть на укрощенного нелегала Хаши Лебволя. По всем признакам, Ангус игнорировал их. Старая злоба его взгляда обратилась вовнутрь него. И насколько это удавалось, он отвергал все, что не было инструкцией или вопросом, связанным с насилием или давлением.
Тем не менее, он мгновенно определил, когда сам Хаши Лебволь, директор СИ ПОДК, начал посещать его.
Естественно, он никогда раньше не видел Лебволя. Слухи о нем, которые доходили до Ангуса, не описывали внешний вид Лебволя; в них, без сомнения утверждалось, что директор СИ – безумец и смертельно опасен. И тем не менее, он довольно быстро опознал своего посетителя.
По контрасту с чистыми докторами и безукоризненными техниками, Лебволь носил мятый лабораторный халат и дурно подобранные вещи которые висели на его тощей фигуре, словно знак отличия. Шнурки его допотопных ботинок никогда не бывали завязаны. Очки с поцарапанными и захватанными линзами висели на тонком носу; глаза за ними были теоретически голубыми, как чистое небо. Его брови торчали во всех направлениях словно от действия статического электричества. И несмотря на такой вид, словно он прибыл из классной комнаты, где ничем не отличался от земных детей трущоб, все остальные считались с ним. Когда люди проходили мимо, они обходили его стороной, словно угроза, таящаяся в нем, была настолько велика, что отталкивала их.
Ангус интуитивно знал, что этот человек несет ответственность за то, что было проделано с ним – и что худшее еще впереди.
Хаши Лебволь посещал его несколько раз и не разговаривал с ним. Он с астматическим придыханием беседовал с докторами и техниками, иногда задавал вопросы, иногда делал выводы, которые позволяли предположить его знакомства с работой. Но он не сказал Ангусу ни слова до того самого вечера, когда физиотерапевты объявили Фермопила готовым для выполнения любых заданий в СИ ПОДК.
Это произошло, когда на Станции была ночь. Ангус знал об этом, потому что компьютер принялся отвечать на простые функциональные вопросы, когда не был загружен чем-то другим; и потому, что техники приказали ему снять дневной скафандр, надеть лабораторную пижаму и лечь в постель. Двое из них до сих пор оставались в комнате, вероятно, производя последние проверки оборудования перед тем, как погрузить Ангуса в сон. Когда появился Хаши Лебволь, один из техников моментально протянул ему устройство, служившее управлением шизо-имплантатами. И оба они моментально вышли.