Запретные чувства
Шрифт:
— Пап, ты как настоящий волшебник! Только волшебник из шляпы обычно достает что-нибудь, — Платон потрогал пальцами щётку, будто решил сам убедиться в ее достаточной мягкости, затем снова продолжил наблюдать.
Мы отдыхали на даче. Я решил взять с собой саксофон. В последнее время, когда выпадал свободный день, меня всё чаще и чаще снова начало тянуть к музыке. За окном почти весь день лил дождь, поэтому мы с сыном расположились в гостиной с камином.
— Я не волшебник. Просто привык, чтобы щётка была внутри и не терялась.
— А это
— «Эска», — коротко ответил я, осторожно вставляя ее в саксофон.
— «Эска», — эхом повторил Платон и кивнул, откладывая в памяти новое для себя название. — А зачем тебе помада? — сын заулыбался. — У мамы взял?
— Это не помада, а специальная смазка. Чтобы потом на «эску» можно было закрепить мундштук.
— Понятно, — снова кивнул Платон.
Он был очень сосредоточен. Когда я принёс в гостиную чемодан, сын бросил все свои игры, телефон и присоединился ко мне. Платон скучал по мне. Вера никогда об этом мне не врала. Поэтому в эти выходные я твёрдо решил познакомить сына с музыкой, к которой я в свое время прикипел благодаря своему отцу.
— А всё равно похоже на помаду. Только белую, — Платон нагнулся чуть поближе, рассматривая ее.
— Да. Внешние сходства есть. Теперь прикрепим мундштук.
— Это точно, как конструктор, — уверено заявил Платон и чуть качнул головой, убирая с глаз отросшую чёлку.
— Когда мама тебя подстрижёт? — я вытер руки влажной салфеткой и причесал пальцами чёлку Платона. — Или мне тебя свозить в парикмахерскую?
— Мама сказала, что в понедельник.
— Хорошо. Как дела в школе? — Спросил я, задвинув мундштук чуть подальше для более высокого звучания. — Учительница теперь не жалуется на тебя, а хвалит.
— Стараюсь. Ты ведь говоришь слушаться. Вчера в футбол играли на физкультуре.
— И как?
— Мы проиграли.
— Расстроился? — я взглянул на Платона, чтобы считать его эмоции.
— Нет, — сын отрицательно качнул головой. — Буду стараться играть лучше.
Я одобрительно кивнул.
— Правильно мыслишь.
— Пап, а это что?
— Трость.
— Это трость? Пап, трость у стареньких бабушек и дедушек, а это какая-то совсем другая штучка.
— Трость бывает разной. И поверь, она нужна не только при ходьбе. Сейчас мы прикрепим трость с помощью лигатуры.
— Лига… что?
— Ли-га-ту-ры, — по слогам повторил я. — Поможешь мне сейчас?
— В чем?
— Нужно приклеить наклейку на мундштук, чтобы не повредить его.
— А вдруг у меня ничего не получится? — Платон взволновано посмотрел на меня.
— Получится. Держи.
Я показал Платону, что и куда именно нужно клеить. Он, чуть высунув язык, аккуратно приклеил и выдохнул:
— Есть.
— Отлично!
— Сыграешь что-нибудь? — Платон уселся на подлокотник моего кресла.
— Конечно.
Я испытал приступ щемящей ностальгии, пока играл уже давно выученные мной композиции. Воспоминания откинули меня на много лет назад.
— Пап, я тоже хочу! Быть как ты. Тоже хочу научиться вот так, — заявил Платон, когда я закончил.
— Тош, что за бред? — к нам в комнату спустилась Вера.
— Мам, а ты почему позеленела? — сын заулыбался.
— Это специальная маска, Тоша, — Вера прошла в комнату и опустилась на диван. — А по поводу саксофона даже не думай. Это всё несерьезно. А ты у нас мальчик серьезный растёшь. Репетитор по английскому говорит, что у тебя есть талант к изучению языков.
— Но папа ведь играет. И он супер-крутой.
— Он крутой не из-за этой металлической штуковины, сынок. Никакой музыки. Тебя ждет успешное будущее. А музыканты и художник во все времена побирались и умирали в нищете.
— Стереотипно, Вер, — я отложил саксофон. — Очень стереотипно.
— Скажешь, что я не права? Многие «типа гении» никому при жизни были не нужны. Я своему сыну такой участи не желаю.
— Я вроде бы тоже не побираюсь, Вер.
— Потому что у тебя есть я, — Вера с превосходством посмотрела на меня. — Я тебя направила в нужное русло. И теперь у нас есть всё. А так был бы нищим пьяницей. Правда, Тоша?
— Не знаю, — пожал он плечами. — Мне нравится саксофон.
— Нет, Тоша. Никакого саксофона. Бери игрушки и поднимайся к себе, — нервно проговорила Вера.
Я благоразумно дождался, когда сын поднимется на второй этаж.
— Ты что делаешь? — я быстро подошел к Вере. — Ты что несешь?
— А что не так? Я говорю правду. Или она тебе не нравится? Платон не будет заниматься этой ерундой. Убери свой хлам и не забивай ребенку голову бредом.
— Я буду воспитывать сына так, как считаю нужным. И ты перестанешь меня унижать в его глазах.
— А то что? — Вера с прищуром уставилась на меня, отчего на ее маске появились маленькие трещинки.
— Вышвырну тебя, — я склонился к жене, уперев обе руки в спинку дивана. — К чертовой матери, поняла меня? Если тебя что-то не устраивает, то можешь хоть завтра подавать на развод.
— Руслан, я…
— Что? — я выпрямился. — Надолго тебя не хватило, да? Успокоилась, убедившись, что никто не метит на твое место и снова включила стерву?
— Руслан…
— Заткнись, — сдавленно прошипел я. — Ты ходишь по краю, Вера. И если бы не Платон, я давно тебя уже выкинул из дома.
— Руслан, прости меня, — Вера торопливо поднялась с дивана.
— Для тебя вот это «прости» уже ничего не означает. А у меня оно в печенках сидит. Иногда смотрю на тебя, когда ты ласковая и думаю, что мне страшно повезло с тобой. Но потом ты говоришь нечто такое, что просто воздух из лёгких выбивает и… просыпается такая ненависть, Вер.
На кофейном столике, что был расположен за моей спиной, завибрировал смартфон. Я не сразу обратил на него внимание.
— Я просто не хочу, чтобы наш сын пожертвовал своим перспективным будущим в угоду обычной детской прихоти.