Запретные цвета
Шрифт:
Раздался телефонный звонок — от Юити. Он спрашивал о встрече на завтра. Благодаря его звонку у Сюнсукэ тотчас прошли приступы предзимней невралгии, из-за которой он хандрил время от времени.
Следующий день выдался теплым и ясным. Сюнсукэ сидел под солнышком на просторной веранде при гостиной и почитывал «Чайлд Гарольда». Байрон всегда забавлял его. В это время у него было около пяти визитеров. Вскоре служанка объявила о приходе Юити. С кислой физиономией, будто у адвоката, взявшего на себя сложное дело, Сюнсукэ извинился перед своими гостями. Никому в голову не могло прийти, что этот новоприбывший «очень важный» посетитель, которого сопроводили прямо в кабинет на втором этаже, по социальному положению
В кабинете у овального окна размещалась софа с пятью подушечками, украшенными узорами в стиле «Рюкю». С трех сторон эркера имелись декоративные полочки, как попало заставленные старинной керамикой. На одной из них стоял выразительный тотем работы древнего мастера. В этой коллекции, состоящей целиком из подарков, не наблюдалось какого-либо порядка или систематичности.
Юити, приодетый с иголочки в новенький костюм — подарок госпожи Кабураги, — примостился у окна, из которого проливался поток предзимнего солнца, сиявшего на его набриолиненных черных волосах. Он заметил, что в комнате не было ни одного сезонного цветка, никаких признаков чего-то живого. Только настольные часы уныло отбивали время на каминной полке из черного мрамора. Юити потянулся за старинным фолиантом в кожаном переплете, который оказался у него под рукой на столе. Это был изданный «Макмилланом» увесистый том из полного собрания «Заметок на разные темы» Уолта Патера. В эссе «Аполлон в Пикарди» его внимание привлекли подчеркивания, сделанные рукой хозяина. Рядом лежали два потертых тома «Одзёёсю» — «Книги смерти», а также большое издание репродукций Обри Бердслея.
Когда напротив окна Сюнсукэ увидел Юити, поднявшегося для приветствия, стареющий писатель едва ли не затрепетал. Он почувствовал, что именно сейчас, без сомнения, полюбил этого юношу всем сердцем. Может быть, он заигрался в «Рудоне» настолько, что однажды стал обманываться (точно как Юити, который тоже заигрывался и нередко чувствовал, что влюбляется в женщин) и верить этой неправдоподобной иллюзии?
Он заморгал, ослепленный. Было что-то неожиданно нелепое в том, что он поведал Юити, когда присел рядом с ним. Он сказал, что его замучила невралгия, но вероятно, из-за перемены погоды боли сегодня поутихли, будто в его правое колено встроен барометр, так что утром он мог бы предсказать, пойдет ли днем снег.
Юити затруднялся поддержать этот разговор, поэтому Сюнсукэ похвалил его новый костюм. Услышав, кто сделал ему этот подарок, он сказал:
— Вот оно что! Эта женщина когда-то вытрясла из меня триста тысяч. Стало быть, в этом подарке есть и мой весомый вклад, коль ты позволил себе принять от нее костюм. В следующий раз одари ее поцелуйчиком.
Эта тирада из уст Сюнсукэ, продиктованная его привычкой никогда не упускать случая, чтобы харкнуть в род человеческий, послужила для Юити хорошим лекарством от страха, который он испытывал перед людьми.
— Ну, что случилось у тебя?
— Это касается Ясуко.
— Ты говорил мне, что она беременна…
— Да, и вот… — Юноша запнулся. — Я хотел посоветоваться с вами.
— Ты по поводу аборта?
Его вопрос попал в самую точку. Юити широко раскрыл глаза.
— Ну, в чем дело опять? Я разговаривал с одним психиатром. Он сказал, что склонности, как у тебя, не признаются наследственными. На этот счет тебе нечего опасаться.
Юити молчал. Он еще сам не разобрался, почему задумался об аборте. Если бы его жена на самом деле желала ребенка, то наверняка он не пришел бы к этой мысли. Первое, что двигало им, несомненно, было опасение, будто жена его хочет не просто ребенка, а чего-то большего. Из боязни Юити не хотел ничем обременять себя. Для этого он в первую очередь должен был освободить свою жену. Беременность и материнство связывали.
Юноша сказал несколько раздраженно:
— Нет, не в этом дело! Вовсе не в этом причина.
— А в чем же? — спросил Сюнсукэ с хладнокровием психиатра.
— Ради счастья Ясуко. Думаю, что так будет лучше для нее.
— О чем ты говоришь? — Старик откинул голову и рассмеялся. — О счастье Ясуко? О счастье женщины? Ты и женщин-то никогда не любил, а еще рассуждаешь о каком-то женском счастье?
— Вот почему следует делать аборт. Если пойти на это, между нами развяжутся узы. Если Ясуко захочет развестись, то ничто не будет препятствовать ей. В конце концов, это сделает ее счастливой.
— Что диктует твои чувства? Добродетель? Сострадание? Эгоизм? Или слабоволие? Это черт знает что! Никогда бы не подумал, что придется слышать от тебя подобные слюнявые разговорчики.
В своем гневе старик был непригляден. Руки его затряслись сильней, чем обычно. От возбуждения он скрестил свои почти утратившие жирок пальцы. Раздалось сухое шуршание, похожее на звук сыплющегося песка. Он нервно перелистал страницы «Книги смерти», оказавшейся у него под рукой, и грубо захлопнул ее.
— Ты забыл, забыл, что я говорил тебе. А говорил я вот что! О женщине следует думать как о неодушевленной материи; что не надо замечать в ней души. Вот отчего все мои беды. Не ходи по моей дорожке, где я спотыкался. И это ты, который не способен любить женщин! Тебе следовало бы все это знать, когда ты собирался жениться. Счастье женщины — ну разве это не смешно?! Ты полюбил ее, что ли? Какая чепуха! Чего это ты вдруг проникся жалостью к этому полену? Ведь когда ты женился, разве ты не видел, что за полено ты берешь в жены? Ютян, смотри мне!
Духовный отец серьезно посмотрел на своего сына красавца. Его старческие глаза поблекли. Когда он старался пристально вглядеться во что-нибудь, кожу у глаз покрывали печальные морщины.
— Тебе не нужно бояться жизни. Заруби себе на носу: ни боль, ни горе не коснутся тебя. Никогда не принимать на себя ни ответственности, ни долга — моральное право красоты. У красоты нет времени заботиться о долге и отвечать за непредвиденные последствия своего влияния. У нее нет времени думать о счастье и тому подобном. И тем более о счастье людей. Именно по этой же причине красота обладает силой через страдание делать счастливым даже умирающего человека.
— А, теперь я понимаю, почему вы против аборта. Вы думаете, что Ясуко будет недоставать мучений, не так ли? Вы думаете, что на благо ей нужно сохранить ребенка, чтобы она не могла развестись со мной, если захочет, и чтобы доставить ей еще больше страданий. Ясуко уже сейчас немало натерпелась. Она — моя жена. Я верну вам эти пятьсот тысяч.
— Ты опять противоречишь себе. Ты говоришь: «Ясуко моя жена; я должен приложить усилия, чтобы развод с ней прошел безболезненно». Это как разуметь? Тебя пугает будущее. Ты хочешь избежать его. Тебя страшит перспектива видеть Ясуко, страдающую рядом с тобой всю жизнь.
— А что делать с моим страданием? Я тоже мучаюсь, вот сейчас. Я ни капельки не счастлив.
— Выкинь из головы все, что причиняет тебе боль, внушает чувство вины и приводит к раскаянию. Ютян, открой глаза! Ты совершенно невинный мальчик! Твои поступки не продиктованы страстью. Вина — это приправа к страсти. Ты же отведал только приправы и тотчас скорчил физиономию. Почему ты хочешь развестись?
— Я хочу стать свободным. Сказать по правде, учитель, я сам не понимаю, почему делаю все по вашей указке. Чувствую себя опустошенным, когда теряю свою волю. — Его невинные тривиальные слова, выплеснутые из сердца, постепенно переросли в вопль отчаяния. Юноша выпалил: — Я хочу быть самим собой! Я хочу жить подлинной жизнью!