Запретные дали. Том 1
Шрифт:
Накрутив пару прядей, Мартин по-кошачьи сощурил синие глаза и лукаво заулыбался, а затем поинтересовался, доводилось ли Себастьяну когда-либо прежде пребывать в больницах. Получив вместо внятного ответа лишь размытую тишину наряду со все тем же смущенным пожиманием плеч, он ехидно захихикал, а после произнес громогласно-бесовское: «Primum est baptismus» (лат. «Первое крещение»)! с участливо-восторженным «Gratulor tibi» (лат. «Поздравляю тебя»)! совершенно по-дружески хлопнул Себастьяна по плечу и накинул простыню обратно.
С нескрываемой радостью Себастьян
– Слушай-ка сюда, бестолочь моя ты истерическая… – заслышалась мягкая интонация, – Для начала перестаем смущаться и нервничать, договорились?
Получив вместо внятного ответа очередной кивок виноватого смущения, Мартин тяжело вздохнул и посмотрел на Себастьяна как на безнадежного.
– Все самое страшное уже позади, – продолжил он, – сейчас приведем тебя в должный порядочек, постельку поменяем, а дальше… Дальше строго следуем моим врачебным указаниям, соблюдаем постельный режим и встаем только в случае сильной надобности, не делая при том никаких резких движений…
Он загадочно кивнул в сторону узенькой дверки, где, скорее всего, находился туалет, затем вновь устремил на Себастьяна пристально-синий взгляд, получив очередной кивок понимания.
– Воспринимай все это как должный отдых, – принялся наставлять Мартин, – ежели спинка затечет, то ложимся на правый бочок… На левый стараемся не ложиться… Руки высоко не подымаем, впрочем, ты и не сможешь… По первости будут досаждать тупые боли крайне неприятного характера…
Вполне терпимые, но, если что, могу уколоть – проси не стесняйся, мне не жалко!.. А вот острые боли наряду с нестерпимыми резями категорически не допустимы. В таком случае не мешкаем, а кричим во весь голос: «Караул, умираю! Мартин миленький, выручай родненький!..». Немедля прибегу и помогу, усек?
Себастьян, несказанно обрадованный тем, что наконец-то узнал, как именно следует обращаться к этому, так называемому, лечащему врачу, закивал более оживленно. Лукаво улыбнувшись, Мартин хотел было еще что-то сказать, но тут послышался громкий стук в дверь.
– Это еще кого принесла нелегкая? – произнес он озадаченным тоном и небрежно махнул рукой, – Подождут покамест, я сейчас крайне занят…
Далее вниманию Себастьяна было представлено странное песнопение.
– В ночи ветер завыл, лил дождь си-и-ильный, – вполголоса напевал Мартин, – в дверь постуча-а-али, а я не открыл.
Тут он резко оборвался и участливо подмигнул, самодовольно усмехнулся и артистично пожал плечами, вызвав улыбку у Себастьяна.
Меж тем громкий стук в разы усилился, а вскоре подкрепился настойчивыми требованиями открыть, причем не в самой почтительной манере. Навострив уши, Мартин принялся узнавать о себе много нового, затем прижав указательным палец к губам, заговорчески глянул на Себастьяна, скользнул к окошку и робко выглянул за шторку.
– Этому-то чего опять надобно?! – испуганно произнес он и обратился к Себастьяну каким-то извиняющимся тоном, – Придется выходить, а то покоя не даст, так и будет тарабанить. Эх!..
Тяжко вздохнув, Мартин одарил Себастьяна кратким кивком услужливой почтительности и поспешил из комнаты.
– А там на улице был мой аре-е-ендодатель, – заслышалось
На этом сказка закончилась, но вскоре вниманию Себастьяна был представлен аудиоспектакль, в котором привычный ранее распорядок голосов кардинально поменялся: лукавый голосок звучал с заметным заиканием, явно конфузясь перед сердитым баритоном. Как вскоре выяснилось, речь шла о нарушении должной тишины в ночное время.
– До каких пор я должен терпеть эти постоянные жалобы?! – ревел сердитый баритон, – Вся округа не спала этой ночью!
Далее последовала череда довольно оскорбительных эпитетов и весьма фантастических метафор, определяющих истинную суть «строгой врачебной интеллигенции», а следом пошла весьма длинная и весьма запутанная оправдательная речь уже со стороны самого Мартина, обильно напичканная почтенными обращениями, извинительными фразами и клятвенными обещаниями в том, что «подобное недоразуменьице» было в последний раз, и впредь такого больше никогда не повториться. Однако этот сюрреалистический словесный винегрет не очень убедил сердитый баритон, который, в свою очередь, спустился на оглушающий крик, в самой доходчивой форме обещая в скором времени прикрыть эту «чертову конторку» вместе с ее сомнительной деятельностью. В ответ на это послышалось категорично-визгливое «Non, non, non (лат. Нет, нет, нет)!», и целый фонтан очередных клятвенных заверений на двух языках одновременно.
Тут Себастьян внезапно догадался, что именно он и никто другой является истинным виновником данного скандала, потому что именно его отчаянные криками переполошил всю округу. Нет, никакого чувства раскаяния Себастьян не испытывал, ведь любой другой на его месте повел бы себя точно так и никак иначе, а вот чувство страха Себастьян испытывал по полной программе, и все ждал, с ужасом ждал окончания данной беседы, за которой обязательно последует другая беседа, которая, скорее всего, закончится для него довольно печальным финалом.
Меж тем Мартин уже выпроваживал незваного гостя, сердечно прощаясь с ним как с родным сотоварищем. Заслышав это, Себастьян уже с замиранием сердца принялся ждать взбучки, которую, возможно и действительно заслужил, однако эгоизм настойчиво вторил за невиновность, отвергая обвинения совести и рисуя все новые и новые оправдания, делая виноватой именно «строгую врачебную интеллигенцию».
Пока Себастьян, слушая настойчивый эгоизм, взвешивал вину обоих сторон, с громогласной фразой: «Hugiena arnica valetudi nis (лат. Гигиена – подруга здоровья)!» в дверях появился Мартин. Перед собой он нес большой дымящийся таз, а на идеально ровном плече красовалось большое белоснежное полотенце.
Разом забыв о скорой взбучке, Себастьян нервно дрогнул, невольно ойкнул от приступа внезапной боли, и подозрительно покосившись на дымящийся таз, мертвой хваткой вцепился в простыню.
– Вот чегося приперся нервы трепать, спрашивается? – принялся ворчать Мартин, ставя таз на пол, – Раз жена не дает, то нече, нече на других злобы срывать!.. А раз завидуешь, то, будь добренький, завидуй молча!.. Ну разве не так?
Огромные ярко-синие глаза выразительно устремились на Себастьяна, а секундой позже Мартин отнял у Себастьяна его единственную одежду и принялся созерцать «ароматную картину».