Запретный рай
Шрифт:
— Она просто разглядывала его?
— Да. То есть нет. Она сравнивала его с каким-то другим жемчугом. Вернее, с одной жемчужиной.
— Вашей?
— Нет. На мой вопрос она ответила, что это ее жемчуг, но я сразу поняла, что тут что-то нечисто. Жемчужина была очень красивой, крупной и дорогой — настоящее сокровище! Я решила, что она украла ее в каком-то другом доме, а в наш устроилась с такой же целью. Потому я сочла необходимым пригласить констеблей.
— Что сказала Эмили Марен о том, откуда у нее взялась эта жемчужина?
— На
Леди Клиффорд позволили сесть. Судья вызвал ювелира.
Появился маленький юркий человек с быстрыми черными глазами, который сказал:
— Это так называемая Pinctada maxima, жемчужина южных морей, диаметром больше дюйма и весом восемь гран, или тридцать два карата. Она имеет серебристый перламутр, очень прозрачна и потому почти незаметна в воде; ее форма, цвет, блеск, чистота идеальны. А главное, она очень молода. Такая жемчужина проживет, самое малое, еще сто лет.
— То есть она достаточно ценная?
— Несомненно.
— И эта жемчужина могла быть найдена в Полинезии?
— Я мало что слышал про те края. Могу лишь сказать, что такую жемчужину могли выловить у берегов Австралии.
— Впрочем, это не так уж важно, — заметил судья и добавил: — Больше у меня нет вопросов. — После чего повернулся к обвиняемой: — Эмили Марен, скажите нам, у кого и при каких обстоятельствах вы украли этот жемчуг?
Она побелела. Она читала в сердцах этих людей такое равнодушие, какое не снилось даже в аду.
— Я его не крала. Я… я могу это доказать!
— Стало быть, у вас есть свидетели?
— Да. Моя мать.
— Та самая, с которой вы якобы жили в меблированных комнатах? — с усмешкой спросил судья Грэхем.
Эмили постаралась собраться с духом.
— Нет. Я не жила с моей матерью. Мне пришлось солгать, чтобы меня приняли на работу. На самом деле у меня есть двое маленьких детей, я оставляла их у одной женщины, которая зарабатывает тем, что присматривает за младенцами.
— Вы можете назвать ее адрес?
— Могу, — немного поколебавшись, согласилась Эмили.
Когда адрес был записан, судья спросил леди Клиффорд:
— Мисс Марен не говорила вам о детях?
— Нет, ни слова!
— Хорошо. Так что с вашей матерью, мисс Марен. Где она? Она может подтвердить, что этот жемчуг принадлежит вам?
Облизнув пересохшие от волнения губы, Эмили ответила:
— Думаю, да. Ее зовут Элизабет Хорвуд, она присутствует в этом зале.
Судья обвел глазами собравшихся.
— Кто здесь Элизабет Хорвуд?
— Я, — сказала та и поднялась с места.
Все взоры обратились на нее, но она не смутилась и уверенно прошла на свидетельское место.
— Что вы можете сказать об обвиняемой Эмили Марен?
Отвечая, Элизабет слегка теребила свой ридикюль, и это был единственный
— Некоторое время назад эта девушка явилась в мой дом с заявлением, что она моя дочь. Я попыталась объяснить, что мои дочери живут со мной, но она не хотела слушать. Она в самом деле показывала мне жемчужину, спрашивая, не знаю ли я, где ее можно продать, и говоря, что привезла ее из Полинезии, куда ездила вместе с ныне покойным отцом.
— А вы знали ее отца?
Элизабет Хорвуд смотрела прямо перед собой. Эмили почудилось, будто ее ничего не выражающие светлые глаза — это окна в пустоту.
— Нет, я его не знала.
— С мисс Марен были дети?
— Да, двое грудных детей, мальчик и девочка. Девушка попросила меня присмотреть за ними, пока она ищет комнату.
— И вы согласились?
— Да. Мне стало жаль ее. Она казалась измотанной и несчастной.
Услышав о жалости, Эмили сжала губы. Она понимала, что мать не сдержала своего обещания, что судьба Маноа и Ивеа по-прежнему неизвестна, более того — она висит на волоске.
— Это были какие-то странные дети, — добавила Элизабет. — Не негритянского происхождения, конечно, но я сразу заметила примесь неевропейской крови. На мое замечание мисс Марен ответила, что их отец — житель Полинезии.
— Опять Полинезия! — проворчал судья.
— Страна людоедов! — бросил кто-то из зала.
— Быть может, мисс Марен нам что-нибудь объяснит?
Эмили поднялась с места. Она понимала, что это последняя возможность что-то доказать этим людям, как-то разбудить их души. Однако рассказывая свою историю, она видела, что они понимают ее совсем иначе. На некоторых лицах было написано брезгливое любопытство, на других — откровенное презрение и снисходительная жалость. Выходило, что Эмили сама виновата в том, что с ней случилось: это было совершенно ясно.
— Я приехала в Лондон на поиски своей матери. Она была замужем за Рене Мареном, моим отцом, но вернулась в Англию, когда мне было два года.
— Миссис Хорвуд это отрицает.
— У меня есть письмо с лондонским адресом, написанное ее рукой.
— Где оно? — спросил судья.
— Осталось в комнате, которую я снимала.
Судья сделал знак какому-то молодчику, который тотчас встал.
— Констебль Бреди, вы производили обыск в комнате, где жила обвиняемая. Вы нашли там какие-то письма?
— Нет. Там были ее документы, личные вещи, но в целом — ничего интересного. И — никаких писем.
— То есть доказательств нет, — подхватил судья и подытожил: — Я вижу такую картину: перед нами некая не слишком нравственная и неразборчивая особа с непонятными документами, неизвестного происхождения детьми и, по-видимому, украденной где-то жемчужиной. Последнее интересует меня больше всего. Если вы скажете, откуда у вас жемчуг, вы существенно облегчите свою участь.
Глаза Эмили были полны слез.