Запретный сад
Шрифт:
Обычно Николай добирался до постели такой усталый, что сразу проваливался в темноту, и отрывал голову от подушки только тогда, когда будильник начинал истошно трезвонить над ухом. Он еще, помнится, даже удивлялся: как это люди страдают бессонницей? Попробовали бы целый день побегать по дворам и чердакам, посидеть над бесконечными отчетами и послушать сбивчивые, лживые и путаные показания – тогда и спали бы без всяких снотворных!
А теперь вот – на собственной шкуре испробовал…
И, самое главное, так хорошо все начиналось, спокойно! После холостяцкого ужина, состоящего из пельменей с кетчупом, Николай
Громко, от души чертыхнувшись в адрес несознательных граждан, Николай перевернулся на другой бок и хотел было заснуть снова, но не получилось.
Дело было в том, что сегодня ему приснился сон – впервые за долгие годы… И как раз о том, что видеть ему совсем не хотелось.
Когда стало понятно, что уснуть все равно не удастся, Коля встал с постели, заварил крепчайший кофе и долго сидел за кухонным столом, отхлебывая обжигающий напиток и стряхивая пепел в жестяную банку из-под сардин.
Он словно вернулся в тот ясный, солнечный летний день, когда в первый (и, к счастью, единственный!) раз ему пришлось стрелять в живого человека.
Это случилось в начале девяностых, в самый разгар бандитского беспредела и общей неразберихи. Юный опер Коля Терещенко только-только начал службу в органах внутренних дел. Чего уж греха таить – после армии податься было особенно некуда. А в милиции – и оклад хоть небольшой, но стабильный, и льготы какие-никакие… Но главное – эта работа казалась по-настоящему мужской, важной и нужной. Коля старательно постигал милицейскую премудрость и надеялся, что когда-нибудь станет настоящей грозой преступного мира, вроде сыщика Гурова из детективов, которые он с удовольствием почитывал на досуге.
Конец иллюзиям положил вор в законе по кличке Перстень. Он уже полгода числился в федеральном розыске как особо опасный рецидивист, бежавший из мест лишения свободы, и надежды когда-нибудь поймать его было немного. Но вдруг от «источника», то есть стукача Васьки Баринова, пришла информация, что видели его в Москве, на хате у бывшей сожительницы Катьки.
В то утро опера выдвинулись в адрес, ни на что особо не рассчитывая. Глупо было надеяться, что такой опытный волчара, как Перстень, надолго задержится у бабы под боком, но проверить-то все равно надо! Как говорится, «чем черт не шутит, пока бог спит»…
Коля, как самый молодой и неопытный, остался караулить во дворе под окнами. «Конечно, вряд ли что, но так, на всякий случай…» – сказал капитан Шухов, Колин непосредственный начальник. Помнится, Николай еще подосадовал про себя слегка, что другим достается самое интересное, важное, может быть, даже опасное дело, где можно будет проявить себя, а его оставляют, словно вора-малолетку, на шухере. Но когда опергруппа заходила в подъезд, не снабженный еще в те годы ни кодовым замком, ни домофоном, под ложечкой вдруг противно засосало. Правда, тогда Коля не придал этому значения – подумаешь, позавтракать не успел!
Ждать пришлось долго. Коля совсем умаялся. Солнце припекало не на шутку, и ведь недаром
Это потом он узнал, что Перстня благополучно взяли тепленьким, прямо в постели, приковали наручниками к батарее, но стоило оперативнику, приставленному стеречь его, лишь на минуту отвлечься и выйти из комнаты, как он исхитрился каким-то невероятным образом освободиться и выпрыгнуть в окно.
А пока… Он видел только темный силуэт, падающий с раскинутыми руками, словно человек пытался полететь, как птица, да вот досада – упал. Он рухнул на асфальт, но тут же поднялся и, чуть прихрамывая, побежал прочь.
– Стой! Стрелять буду!
Но Перстень, конечно, не остановился. Он бежал как-то странно, пригнувшись и словно припадая на обе ноги, но двигался на удивление быстро и ловко. Еще миг – и уйдет…
В первый момент Коля даже оторопел от неожиданности, но потом сумел стряхнуть оцепенение. Руки, ноги, все тело действовали почти автоматически, без участия разума. Коля выхватил из кобуры табельный пистолет, передернул предохранитель…
– Стой, стрелять буду!
Первый выстрел ушел, как положено, вверх, в ясную синеву летнего неба, а второй, прозвучавший сразу вслед за ним, достиг цели. Не зря Николай проводил время в тире, прилежно паля по мишеням… Человек, бегущий по тротуару, упал, словно натолкнувшись на невидимую преграду, но его ноги все еще дергались, словно он пытался бежать.
Николай почувствовал, что колени противно дрожат и рукоять пистолета стала влажной и липкой. Он подошел ближе, на всякий случай держа оружие наготове. Почему-то с первого взгляда было понятно, что человеку, что лежит перед ним на грязном асфальте, жить осталось не более нескольких минут.
Очень страшно оставаться наедине с умирающим, но, как назло, улица была безлюдна и пуста по утреннему времени, а товарищи, что направились в адрес, все никак не возвращались. Мобильные телефоны войдут в повседневный обиход много позже, а потому оставалось только одно – стоять и ждать.
Эти минуты показались ему очень, очень долгими. Раненый неимоверным усилием перекатился на бок, потом на спину… Лицо его было на удивление спокойным, словно он знал, что умирает, и успел уже смириться с этим. Кровь пузырилась на губах, стекая тонкой струйкой по подбородку, но Перстень оставался в сознании и смотрел на него неотрывно, словно хотел запомнить навсегда… И вдруг сказал, с силой выдохнув, так что капли крови брызнули изо рта:
– Что, страшно тебе, мент?
Неожиданно для себя самого Коля кивнул. На губах умирающего появилась удовлетворенная, почти счастливая улыбка.
– И правильно. Я… на свободу иду, а ты… как был псом цепным, так им и останешься!
Это последнее усилие как будто отняло тот остаток жизни, который еще оставался в его теле. Кровь хлынула изо рта ручьем, потом Перстень дернулся еще пару раз и затих. Глаза его заволокла мутная пелена, но эта ужасная улыбка застыла на лице навеки, превратилась в посмертную маску.