Запруда
Шрифт:
Он чувствовал себя преданным. Никому нет дела до того, что он одинок и несчастен. Царев сел в кресло в большой комнате и уставился в окно. Через пять дней, даже четыре, не считая сегодняшнего, чудовище убьет его. Может быть, подумал он, это неплохой выход из семейной ловушки. Царев думал о сыне. Ребенок – единственное, что скрепляет их с Валей брак… Поэтому Царев и не решался на развод – думал о Толе.
А может, он неправ – и просто все выдумал, перекладывая вину на других. У него проблемы. Кризис. Является ли его состояние оправданием для такого поведения? Но дело даже не в этом… Главный
Нет, не готов. Все просто. Правда всегда проста и незатейлива – так думал Царев. Ему ничего не остается, как ждать…
Можно провести время за чем-то полезным. Например, привести дела в порядок. Сходить к юристу, посоветоваться насчет завещания. Все обустроить в лучшем виде. Царев думал, что так, наверное, поступают люди, знающие о смертельном диагнозе. Альтернатива у них небольшая – быть полезным для близких в последние дни и недели, или же углубиться в депрессию и дрожать от ужаса в ожидании конца. Честно говоря, Царев понятия не имел, хватит ли у него сил перенести все это и остаться спокойным. Что именно произойдет, когда срок подойдет к концу? Остановится сердце? Случится инсульт? Собьет машина? Третий вариант более реален – для неполных тридцати инсульты и инфаркты явление экзотичное.
Царев свыкался с этой мыслью.
Ему предстоит умереть.
Об этом никто не знает: ни человек, которого он считает лучшим другом, ни семья. Толя в любом случае не должен в этом участвовать. Царев не мог так поступить с ним. Если все правда и смерть неминуема, пускай она придет незаметно. Сын не узнает об этой… (русалке?) твари, что живет в запруде.
Царев представил, как группа детей, Толиных сверстников, перекрывают ручей, месят цемента, трудятся над кладкой. Работа идет в молчании. Им помогают взрослые. И при этом каждый знает, что произойдет дальше. Но это еще вопрос, знали они или нет… Нет никакой возможности выяснить правду. Царев подумал, что, вероятно, тех людей уже нет в живых. Русалка добралась до них. Это существо… Царев посмотрел на свои руки, тщательно исследовал кожу в том месте, к которому прикасались ледяные мокрые пальцы. Никаких следов. У Царева не было материальных доказательств, что событие вообще происходило.
«Зря я уехал оттуда. Можно было бы расспросить Лошкарева. Попытаться вытянуть из него хоть какие-нибудь сведения».
Не напрямую, конечно, хотя обвести его вокруг пальца не так просто. Всюду он видит какой-то подвох и обожает копаться в подробностях – чертов графоман. И наверняка сегодня он вбил себе в голову, что Царев заблудился.
Он лишь сделал вид, что поверил.
Все-таки зря – не надо было уезжать. Сейчас Лошкарев думает про него невесть что. И прав: отъезд очень уж напоминал паническое бегство.
Царев ощутил злобный стыд.
«Почему я должен постоянно перед кем-то оправдываться и делать вид, что я совсем не то хотел сделать, что сделал?..»
Всю жизнь он ненавидел себя за это. Надо признать. Иногда Царев отмечал – дальней частью сознания – что переходит границы дозволенного и начинает
Царев взял сотовый в руку. Подбросил его несколько раз. Подумал: «Теперь я ходячий мертвец!» Сегодня Валя не будет знать, кто лежит рядом с ней в постели. В этом факте скрывается магия какой-то извращенной власти. Этот секрет известен только Цареву и его… русалке…
Лошкарев ответил на звонок не сразу. Его голос был прилично пьяным.
– Ого, – сказал он. – Соскучился?
– А…
– И зачем надо было уезжать?
У Царева перед глазами стоял приятель, в своих сланцах на босу ногу и светло-коричневых шортах. На животе полоска волос, поднимающаяся от паха. На груди – компактные волосяные джунгли, рыжие.
– Ты от чего бежишь? – спросил Лошкарев.
– Как это?
– Ты говорил, что все в твоей жизни рушится.
– Когда?
– Вчера вечером.
Вот о чем он вещал, выпив чуть-чуть пива.
– Прямо так и сказал?
– Почти.
До Царева долетела громкая отрыжка. Наверное, приятель купил так много пива для них двоих, а теперь пьет его сам. И уже близок к тому, чтобы отключиться.
«Потому что я уехал».
Царев был готов провалиться сквозь землю.
– Ты стараешься… удержать свой дом, но ветер его раскачивает и раскачивает… – Лошкарев засмеялся. От этого смеха мурашки бежали по спине. – И очень скоро все рухнет и погребет тебя под обломками… Ты так и сказал, брат… – Вновь порция смеха.
Наверное, Лошкарев врет. Не может этого быть. Царев не был склонен откровенничать о своих проблемах, даже с теми, кто наиболее близок ему.
– Перестань, – сказал он, чтобы положить конец этому веселью. Приятель замолчал. Его тяжелое сопение заполнило телефон.
«Моя жизнь разваливается… – а ведь это сущая правда. Об этом я говорил вчера. Но почему же воспоминаний не сохранилось?»
– Там у тебя все нормально?
Царев почувствовал сонливость. Веки стали сами собой закрываться. Голова потяжелела, словно вместо мозга в нее напихали булыжников.
– Порядок, а что? – спросил Лошкарев вполне нормальным голосом.
– Просто. Извини, что я уехал. Не знаю, почему так вышло. Не понимаю.
– Можешь вернуться? Еще не вечер.
«Он надеется». Мысль была заманчивой. И Валя бы не заметила, что он тут был. Царев вспомнил о запруде, и его передернуло.
– Нет, не могу. Может быть, в следующие выходные.
– Ну… – протянул Лошкарев. – Тогда надо созвониться в четверг, никак не раньше. Пока ничего не знаю.
– Я тоже.
Наверное, это был самый подходящий момент, чтобы рассказать о происшествии в лесу.
Царев смолчал. Не решился.
Он даже думал, что русалка наложила на него какие-то чары. Из-за них он вынужден молчать. И умереть в одиночестве.
Это существо не могло не знать… Царев не сумеет сделать выбор.
Говори, пока не поздно! Может быть, Лошкарев чем-нибудь поможет!
– Пока, созвонимся. Давай.
Он не хотел ничего говорить, ему было все равно. Распрощавшись с приятелем, Царев уснул в кресле.