Запутались
Шрифт:
— Будьте покойны какъ за своей персоной слдить буду, — отвчалъ сынъ.
Отецъ и сынъ вышли на дворъ и стали садиться въ карету. Аграфена Астафьевна смотрла на нихъ изъ окошка и говорила:
— А все-таки не хорошо! Невсту смотрть — и вдругъ безъ матери!
Провъ Семенычъ ничего не отвчалъ и крикнулъ извозчику: "трогай"!
Нсколько времени отецъ и сынъ хали молча. Отецъ отиралъ платкомъ со лба обильный потъ; сынъ перебиралъ часовую цпочку. Наконецъ, отецъ прервалъ молчаніе и началъ читать сыну наставленія.
—
— Помилуйте, тятенька, да когда-же я? — отвчалъ сынъ.
— Ежели виномъ угощать будутъ, такъ не пей.
— Будьте покойны, тятенька. Все будетъ какъ слдуетъ.
— То-есть одну-то рюмку можешь выпить, потому одна никогда не вредитъ.
— Зачмъ-же и одну? Богъ съ ней! Можно перетерпть. Лучше въ другое время выпить.
Они хали по Обводному каналу и выбирались на Петергофскую дорогу. По дорог попадались трактиры, Отецъ глядлъ въ окошко и читалъ вслухъ трактирныя вывски. То-и-дло слышалось: "трактиръ городъ Амстердамъ", "Венеція", "Свиданіе Друзей", "Ренсковой погребъ иностранныхъ винъ". Прочитавъ съ десятокъ вывсокъ, отецъ кивнулъ на какой-то трактиръ съ пунцовыми занавсками въ окнахъ и сказалъ:
— Въ этомъ трактир органъ чудесный. Селиверстъ Потапычъ сказывалъ.
— Нынче, тятенька, везд органы прекрасные, потому въ этомъ вся выгода, отвчалъ сынъ.
Отецъ умолкъ, но подъзжая къ слдующему трактиру, опять заговорилъ:
— А вдь брюхо-то у меня все еще щемитъ. Ей-Богу! Даве выпилъ водки, такъ думалъ, что уймется, анъ нтъ, не унялось. Думаю, не хватить-ли еще рюмочку съ бальзамцемъ?
— Ну, полноте, тятенька! Что такъ зря пить! — увщевалъ сынъ. — На мст выпьете. Вдь ужъ тамъ, наврняка угощать будутъ.
Отца покоробило.
— Эхъ, дурья голова! Да нешто я подумалъ-бы объ водк, кабы не холерное время. Холера теперь — вотъ въ чемъ дло. Ну что за радость, какъ ноги протянешь?
— Не протянете, Богъ милостивъ.
— Нтъ, ужъ ты тамъ какъ хочешь, а я выпью, потому-что что-то даже въ бокъ стрлять начало.
Провъ Семенычъ высунулся въ окошко и закричалъ извозчику: "стой! стой"!
Сынъ началъ его уговаривать.
— Тятенька, бросьте! Ну что за радость хмльнымъ пріхать?
— Съ одной-то рюмки? Да что ты блены обълся, что-ли? Наконецъ, какой ты имешь резонъ меня останавливать? Нешто ты не чувствуешь, что я теб отецъ? Хочу выпить и выпью.
— Воля ваша, какъ хотите, а только маменька, знаючи вашъ нравъ, просила васъ не допущать.
— Дура мать-то твоя да и ты-то дуракъ! Благодари Бога, что я въ дух, а то-бы не миновать теб трепки. Подожди меня въ карет, а я сейчасъ выду.
Карета остановилась. Отецъ вышелъ изъ кареты и отправился въ трактиръ, а сынъ остался въ ней дожидаться его.
Прошло минутъ съ десять, а отецъ все еще не показывался.
"Ну, застрялъ тятенька! Пойдти полюбопытствовать на него, да посмотрть нельзя-ли какъ нибудь его выманить", подумалъ сынъ и хотлъ уже отправиться въ трактиръ, какъ вдругъ къ окну кареты подбжалъ трактирный служитель съ
— Васъ въ заведеніе требуютъ. Пожалуйте-съ… — проговорилъ онъ, ради вящей учтивости, проглатывая слова, и отворилъ дверцы кареты.
Сынъ отправился въ трактиръ и вощолъ въ буфетную комнату. Около буфета стоялъ Провъ Семенычъ. По лицу его было видно, что онъ уже усплъ хватить не одну съ бальзамчикомъ, а нсколько. Онъ размахивалъ руками и велъ прежаркій разговоръ съ буфетчикомъ. Завидя входящаго сына, онъ крикнулъ:
— Что, чай, заждался меня въ карет-то? Посиди здсь, отдохни, а я сейчасъ. Что на солнц-то жариться? Здсь прохладне. Я вотъ земляка нашолъ; тридцать верстъ всего отъ моей родины, такъ толкуемъ.
Онъ кивнулъ на буфетчика и тотчасъ рекомендовалъ ему сына:
— Сынъ мой. Вишь какого оболтуса выростилъ!
— Доброе дло-съ. На радость вамъ возрастаетъ, — отвтилъ буфетчикъ.
— Богъ знаетъ, на радость-ли еще! Пока особенной радости не видимъ, — вздохнулъ Провъ Семенычъ и прибавилъ: — налей-ко еще рюмочку съ бальзамчикомъ… Петя, выпей бутылочку лимонадцу? Такъ-то скучно сидть, а я еще минутъ съ пять здсь пробуду, — обратился онъ къ сыну.
— Нтъ ужь, тятенька, покорнйше благодаримъ! — отвчалъ сынъ. Богъ съ нимъ! Ни радости, ни корысти въ этомъ самомъ лимонад.
— Ну хереску рюмочку? Оно тоже прохлаждаетъ.
Сынъ почесалъ въ затылк.
— Хереску пожалуй… Только ужь что-жъ рюмку-то? Велите стаканчикъ…
— А не захмлешь?
— Эво! Съ одного-то стакана!
— Прикажете стаканчикъ? — спросилъ буфетчикъ.
— Нацживай, нацживай! Нечего съ нимъ длать! — сказалъ Провъ Семенычъ, и видя, какъ сынъ залпомъ выпилъ стаканъ, воскликнулъ:- эка собака! какъ пьетъ-то! Весь въ отца! И гд это ты, шельмецъ, научился?
— Этому ремеслу, тятенька, очень не трудно научиться. Оно само собой приходитъ.
Прошло съ полчаса времени, а Провъ Семенычъ еще и не думалъ уходить изъ трактира. Разговоръ съ землякомъ-буфетчикомъ такъ и лился и то-и-дло требовалось "рюмка съ бальзамчикомъ". Сынъ раза два напоминалъ отцу, что "пора хать", но тотъ только махалъ руками и говорилъ: "успемъ". Языкъ его началъ уже замтно коснть и съ каждой рюмкой заплетался все боле и боле. Сынъ потерялъ уже всякую надежду видть сегодня невсту, вышелъ въ другую комнату, потребовалъ "съ горя" столовый стаканъ хересу и залпомъ опорожнилъ его, но уже не на тятинькинъ счетъ, а на свой собственный.
Прошло еще четверть часа, а Провъ Семенычъ все еще стоялъ у буфета.
— А что, есть у васъ органъ — спрашивалъ онъ у буфетчика. Чайку любопытно-бы теперь выпить.
— Не токмо что органъ, а даже и арфянки имются. И поютъ и играютъ. Потрудитесь только въ садъ спуститься, — отвчалъ буфетчикъ.
— И арфянки есть? Знатно! Веди, если такъ, въ садъ.
Служитель повелъ Прова Семеныча въ садъ. Сынъ слдовалъ сзади. Отъ выпитаго вина въ голов его также шумло, но онъ шолъ твердо и, когда спускались съ лстницы, предостерегалъ отца, говоря: "тише, тятенька! тутъ ступенька… осторожне… не извольте споткнуться".