Заре навстречу
Шрифт:
— Вы с какого? А по какому? Типография в Темрюке? Помню! Помню!.. — и крикнул шагающему с чайником крутолобому человеку в арестантском бушлате, в новенькой длинноухой заячьей шапке: — Семен, познакомься, товарищи из местного комитета!..
Из вагона вышел Петр Григорьевич, одетый поверх полушубка в белый халат. Лицо его было растерянным к удрученным. Развел руками беспомощно:
— Отморожены верхушки легких, началось крупозное ьоспаление. Положение очень тяжелое. Но лечь в больницу не хочет!
— Мы шли с Сергеем верст
— Может быть, все-таки убедите остаться? — робко попросил отец.
— Не думаю, чтобы нам это удалось, — сказал человек с солдатскими усами. — Сейчас партии особо нужпы все ее лучшие люди там, где решается судьба революции, а значит, России. А Сергей — один из лучших людей партии. Он ведь еще в Шушенском с Ильичем был.
— Все-таки пойдемте, попробуем уговорить.
На нижней полке лежал человек, укрытый шубами, и читал местную газету, близко поднеся ее к бледно-розовому воспаленному лицу. Познакомившись с мамой и Софьей Александровной, приподнявшись на локте, оч сказал сердито:
— Вы, что же, товарищи, газетку на пожирание эсерам, кадетам и всякой сволочи отдали? Нельзя так.
Нельзя. Кто этот фельетонист — «Седой»? Талантливый, мерзавец. Нужно и кам искать в своей среде людей, остро владеющих словом. Листовочки ваши я читал, — разумно, но не хлестко. И зачем этот ернический, псевдонародный язык? Учитесь вот… — и стал шарить в изголовье, где вместо подушки лежал свернутый полушубок, покрытый полотенцем.
— Сережа, — сказала печально женщина с маленьким лицом, опушенным пепельными волосами, — у тебя тридцать девять и четыре.
— Разве? — равнодушно спросил больной. Потом он сощурился и сказал с усмешкой: — Я не помню, кому эти слова принадлежат, по в армии победителей раненые выздоравливают быстрее, чем у тех, кто потерпел поражение. А мы, товарищи, должны победить. Должны!
Отец, глядя себе на ноги, сказал задумчиво:
— А больница, знаете, у нас сейчас очень приличная.
— Рад за вас! — раздраженно сказал человек. — Но прошу больше к этому разговору не возвращаться.
Поезд ушел. Отец, мама, Софья Александровна долго стояли на перроне, провожая глазами все слабее мерцающий свет красного фонаря на хвостовом вагоне.
Мама жалобно спросила отца:
— Тебе не кажется, Петр, что рядом с этими людьми чувствуешь себя такими заурядными…
Отец потрогал бородку и произнес нерешительно:
— Вообще, конечно, если подходить к требованию момента. — И, печально улыбнувшись, погладив руку мамы, сказал: — Сейчас особенно остро чувствуешь, в какой мы глуши застряли.
А Софья Александровна страстно и тоскливо воскликнула:
— Как бы я хотела быть сейчас там, в Петрограде!..
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Отец работал
Городской Совет рабочих и солдатских депутатов помещался на берегу реки, в деревянном домишке, до самых окон опоясанном глиняной завалинкой. Здесь мать стучала на пишущей машинке, а Софья Александровна, притулившись к подоконнику, писала листовки. Председатель Совета Рыжиков, скуластый, большелобый, с прямым маленьким упрямым носом, в сатиновой косоворотке, подпоясанной тонким сыромятным ремешком, стоя у высокой конторки, правил угольным карандашом листовки и делал замечания Софье Александровне хриплым, сорванным на митингах голосом.
— Опять словесности напустила. "Вампиры"!.. Есть подходящее русское слово — «кровопийцы». Так и пиши.
Рыжиков не только поучал, он обладал способностью увлеченно слушать человека, если даже тот высказывал мысли, противные его убеждениям.
— Значит, ты считаешь правильным, что Пичугин сейчас у власти? терпеливо расспрашивал он пимоката Якушкпна.
— Именно, — подтверждал Якушкпн. — Башку пужно иметь, чтобы капитал такой собрать.
— А ты, значит, глупый?
— Это в каком смысле?
— Пимы катаешь, а сам в опорках ходишь.
— Так на хозяйской шерсти работаю. Себе взять не из чего.
— А ты сжуль. Мешай шерсть с глиной, вот и урвешь не только себе на обувку, но и на все семейство.
— Такой пим обманный, в сырость сразу раскошматится, распузится. Человеку-то горе.
— А тебе что?
— Совестно.
— А вот Пичугин валенок с глиной поставляет. Из гнилой овчины полушубки, всё на армию. Это как?
— Словил, — печально согласился Якушкпн. — Значит, все они таким манером капитал складывают?
— Ты вот что, — предложил Рыжиков. — Собери слободских пимокатов. Я с ними разом и побеседую.
— Про капитал?
— Можно и про капитал.
— А чего к нам рыжая перестала ходить?
— Товарищ Эсфирь, что ли?
— Именно. Очень ловко она разъясняла, как нас хозяева грабят. Ну, чего теперь эксплуатация называется.
Очень сильно ребята на хозяев обиделись.
— А почему вы ее там нехорошо созыва пи?
— Кто обзывал, того уже нету. В больницу свезли прямо с беседы.