Зарница

Гурова Мария

– Я в голову, – крикнул Николай дяде Саше, но тот его остановил.

– Подожди. Ты мне не там нужен, в хвосте пойдешь, – сказал он и выдал Николаю патронташ со снарядами внушительного калибра. Бригадир осмотрел Николая с ног до головы и резюмировал. – Солидно.

В конце колонны шли транспортировочные машины с прицепами. Им уступало количество единиц космической техники – около пяти штук разных видов, но по размеру они превышали колонну бронетехники в несколько раз. Николай курил одну за другой сигареты под восхищенные комментарии дяди Саши, восклицавшего «Вот это мощь!», и грохот проезжающей техники. Через час началась метель. Верхом беспредела для Николая было решение ехать по магистрали. На выезде из города их встречали только заметенные по крышу, пустующие блокпосты. И стало понятно, что бригадир опасался исключительно таких же военизированных, грозного вида отрядов. Все шло слишком гладко. Дорогу осложняла только погода, которой, видимо, тоже не нравилось происходящее вокруг. На заре, в полдевятого утра

на рабочий телефон пришло сообщение: «У нас родилась Зоя. А я спать». Неуместную по ситуации улыбку и в то же время несвойственное Николаю волнение дядя Саша заметил в конце пути.

– Что там Таня? Родила? – участливо спросил он.

Николай загадочно улыбался и только один раз кивнул бригадиру. Через два часа по возвращению на завод, дядя Саша первым делом рассчитался с Николаем и вручил ему букет белых астр, за которым заблаговременно послал секретаршу, возненавидевшую идею рожать и поздравлять в такую отвратительную погоду. «Поздравляю, Коля! И спасибо, выручил меня. Передавай Татьяне мои наилучшие пожелания. Скажи, в следующий раз сына ждем». Сложно было распознать, дежурные фразы выдает дядя Саша или говорит искренне, но выглядел он сегодня довольным, как никогда.

В-полпервого дня Николай вбежал в больницу в бушлате и с букетом пожухлых астр. Вероятно, его озабоченное, виноватое и одновременно испуганное лицо было настолько типичным для дебютировавших отцов, что никто и не подумал его останавливать, пока он не влетел на третий этаж. У входа в родильное отделение Николай столкнулся с медсестрой, которую уже несколько раз встречал на осмотрах Таты. Это была женщина средних лет, с отросшими темными корнями волос и немного потекшими стрелками на глазах. Она приветливо улыбалась. Николай не мог вспомнить ее имени, возможно, он его просто не знал. Медсестра оглядела посетителя, но, казалось, ничего во внешнем облике Николая ее не смутило.

– А я… – начал было он, но его перебили.

– А вы папа Холмогоровых? – узнала она.

– Папа, – согласился Николай.

Медсестра заметно занервничала. Но потом собралась, схватила Николая за рукав бушлата и утащила в глубину коридора.

– Вы не переживайте, у ваших все хорошо. Мама пускай отдыхает, недавно уснула. Вы с цветами – это тоже хорошо, но вы бы жене теплые вещи привезли. У нас тут – чувствуете – не топят, – трещала она по дороге к палатам.

– Чувствую, – подтвердил Николай, хотя кроме паники, охватившей его впервые за долгое время, он не чувствовал ничего. Под ноги им бросился старенький, дешевой сборки санитарный робот. Николай перепрыгнул через него, а робот пару раз врезался в стену и поехал дальше размазывать синее чистящее средство по полу.

– Нам на днях грозятся еще воду отключить.

– А, – протянул Николай, а потом наивно уточнил. – Горячую?

– Да Бог с вами, холодную. Горячую с октября не видели. – Она завернула за угол и остановилась возле детской комнаты. – Подождите, я вам сейчас вынесу дочку. – Но вдруг развернулась обратно к Николаю. – Вы только не пугайтесь.

Николай, как и многие, по своим оценкам уравновешенные и способные держать себя в руках люди, таких фраз крайне не любил.

– А повод есть? – осипшим голосом спросил он.

– Не то, чтобы. Так бывает, что во время антиотомии ребеночек получает незначительную травму.

– Какую травму?!

К Николаю возвращался голос. Медсестра торопилась объяснять и бубнила об скальпеле, прокалывающем родовой пузырь, задевшим новорожденного, и о том, что это быстро заживает. Медсестра профессионально протараторила оправдания и поспешно скрылась в детской палате, куда отцу вход был заказан. Впервые за весь день Николай трясся. Одной рукой он прижал букет цветов к разгрузке, а другой уперся в стекло окна, за которым стояли боксы с новорожденными. Младенцев, замотанных в одеяла, свитера и даже ватные куртки, видно не было. Медсестра вынесла сверток из шерстяного одеяла, откуда доносился тихий плач. Николай боялся дышать в их сторону. Женщина протянула сверток Николаю, а тот суетливо поспешил убрать цветы. Медсестра забрала астры, пообещав поставить их в палату жены, и поспешила оставить отца с малышкой. На улице буянили вьюга и мелкие шайки мародеров, а из кабинета дежурного врача радио вещало новости о событиях, на которые никто из присутствующих в этой больнице не мог повлиять. Николай бережно отодвинул край одеяла в сторону и увидел заклеенную пластырем ранку на темени. Он улыбнулся сквозь проступившие редкие слезы и заговорил с девочкой:

– Досталось тебе, да, Зоя Холмогорова? Скажи, незадача: только родилась, а тут и госпереворот, и за окном метель, и колонны танков едут, еще и в голову ни за что прилетело…

Зоя в ответ продолжала робко плакать. Николай прижался губами ко лбу дочки, и в охапку с ней сел на пол у дверей детской палаты. Здесь было слышно, как плачут чужие дети.

Глава 2. Миф о Преодолении.

«О, мы с тобой ничто перед Элладой».

«Ифигения в Авлиде»,

Еврипид.

Николая на работе ценили и уважали. Он чувствовал себя на своем месте, как выполняя монотонную работу на конвейере, так и ввязываясь в безумные передряги, казавшиеся таковыми только на первый взгляд, в действительности же – в авантюры без четкого плана, которым как раз сам Николай и не давал выйти из-под контроля и достичь масштаба катастрофы. Он с легкостью организовывал бесперебойную работу техники и людей

и ловко адаптировал инструкции под сложившуюся ситуацию. То, что на первый взгляд казалось легким безумием, на самом деле было редким смирением. О своей судьбе Николай знал достаточно, хотя и не много. Но этого ограниченного знания хватало, чтобы считать, что ему повезло. В народе таких людей обычно называли фартовыми – на жаргонный манер. На протяжении истории Феномен Фортуны или Обман смерти, или Преодоление, или Выбор, или еще одно из десятка названий явления изучался многими физиками, биологами, историками и астрономами, Феномен лег в основу нескольких философских школ. Но все это Николай узнал от Виктора, двоюродного брата, доцента философских наук, метафизика. Лет пятьдесят назад об этом явлении громко говорить было непринято, но после Второй Революции, в большей мере явившейся культурной, научной и технической, оттого и менее разрушительной, о Феномене Фортуны заговорили во всеуслышание. Изучение его стало одной из глобальных задач цивилизации, а сам Феномен, казалось, казалось, уже облачался в форму зарождающейся религиозной концепции. Еще не оформленной, не имеющей символов, не оперившейся религии, которую, тем не менее, приняли. На почве интереса к Обману смерти расцвела метафизика, наука, ранее забытая и оказавшаяся на философских задворках. Самым удивительным было то, что Обман смерти существовал всегда и упоминался в первых письменных источниках на трех древних мертвых языках, но вспышки интереса к нему в религиозном и научном плане были такими редкими и тусклыми, что Феномен к моменту запуска первых ракет в космос был фактически не изучен. В день основания первой колонии на искусственном спутнике двенадцатилетний Витя читал четырнадцатилетнему Коле Миф о Преодолении, первый по витиным словам серьезный источник, в котором упоминался Феномен. Витя говорил Коле, что с возрастом тот поймет то, что не дается сейчас. Витя любил говорить, как взрослые. А взрослые были убеждены, что юный Коля, как и прочие подростки, мало что понимает. Но как раз тогда Коля понимал намного больше, чем в обещанном сознательном будущем, его устройство мира было простым, а понятийный ряд сформирован суровым немногословным отцом и младшим братом, чье стремление к звездам и познанию сущего бросало его из крайнего занудства в восхищенную мечтательность. Так, например, Витя мог вслух читать сказку, и к кульминации удариться в научные рассуждения о значении персонажа или события, взахлеб споря с самим с собой, и тогда, кажется, Коля действительно переставал его понимать.

Впрочем, схема Обмана и его роль в истории была предельно понятна, стоило уйти от теоретических изысканий к историческим примерам. И Витя уходил к ним всю жизнь, и оттого сложно было сказать, любит он больше науку или поэзию. Он читал народные притчи, рассказывающие о счастливчиках, преодолевших свою смерть, и писал стихи о солдатах, сумевших благодаря решению отправиться на войну пережить Феномен Фортуны. До недавнего времени Обман совершался единственным способом – путем выбора, сделанного на основе банального предсказания некого эзотерика. Гадали на костях животных, кофейной гуще, картах, руках и глазах, трактовали по снам и полету птиц, и любая форма гадания подходила, если экстрасенс действительно был сведущ в вопросах судьбы и предсказаниях. Разумеется, шарлатанов находилось куда как больше. Неоспоримый дар был редкостью, и предсказатель быстро обретал славу, к нему собирались очереди, а его работа ценилась дорого. Возможность Обмана смерти была привилегией правителей, обеспеченных и влиятельных людей. Простому человеку такой шанс выпадал редко, был скорее случайностью – встретить ведьму в своей деревне или на ярмарке, и чтобы та согласилась рассказать твою судьбу. Витя утверждал, что каждый человек имеет возможность преодолеть смерть. Целое философское учение строилось на этой идее. Сам же Витя уверял, что по теории вероятности можно рассчитать случайные события на пару лет вперед, а при полном анализе биографии, характера, патологий и астрологических прогнозов – и на всю жизнь. Коля понимал его речи по-своему и по-свойски упрощал, говоря: «Не пойдешь купаться, не утонешь». Но Витя вновь сомневался и спорил сам с собой – поэт с ученым – и говорил, что иной раз лучше утонуть.

– Да как так «лучше»-то? – возмущался любой, кому Витя рассказывал свои наблюдения.

– Желающих потрясений покой душит, – отвечал в своей обыкновенной манере Витя.

По авторской витиной теории и по наблюдениям все тех же бабок-гадалок из окраинных сельских домов, пережив Феномен Фортуны, человек получал психические расстройства разных форм и масштабов, сродни посттравматическому синдрому. После второго Обмана смерти количество фобий и психозов увеличивалось, после третьего – депрессия достигала той фазы, когда человек добровольно сводил счеты с жизнью. Причину этого Витя, в отличие от суеверных бабушек, заверявших, что судьба все равно свое возьмет, видел в банальном стрессе от потери некоего значимого для человека жизненного компонента. Так урожденного горца матери увозили в равнину после предсказания, в котором сын умирал в ущелье горы. И тот горец потом страдал, потому что вся его природа звала обратно. Так жены оставляли мужей после гадальных вечеров, узнав у зеркал, что принесут в семью смерть. И мужья их страдали, как и сами жены. Подтверждением слов Вити служили примеры, когда люди жили счастливо и беспечно после Обмана. Но таковые были скорее исключением. Обычно платой за продолжение жизни была жертва, о которой вспоминалось с тоской. И, несмотря на печальный вид, каждый называл преодолевшего смерть баловнем судьбы. Фартовым.