Зарубежная фантастическая проза прошлых веков (сборник)

Честертон Гилберт Кийт

И он приписал более мелким шрифтом:

Слухи о предании генерала Бэка военно-полевому суду».

— Ну, пока хватит, — сказал он и повернул листы текстом книзу. — Клею, пожалуйста.

Палладиум с чрезвычайно испуганным видом принес из соседней комнаты клей.

Король с детским восторгом размазал его по обоям. Потом схватил два исписанных листа, выбежал на улицу и принялся расклеивать их по фасаду здания, выбирая наиболее видные места роль. — Дайте-ка мне ночные телеграммы с театра военных действий.

— Ваше величество, я никому не заказывал телеграмм, — ответил редактор.

— Бумаги, бумаги! —

исступленно крикнул король. — Пуды бумаги, вагоны бумаги! Постойте, я должен скинуть сюртук! — С какой-то неестественной стремительностью он сорвал с себя сюртук и игриво швырнул его в голову редактора. Потом подошел к зеркалу и начал разглядывать себя. — Без сюртука и в шляпе, — пробормотал он. — Совсем как настоящий выпускающий. Ей-богу, в этом вся сущность выпускающего. Ну-с! — внезапно набросился он на Хоскинса. — Где же бумага?

Палладиум почтительно высвободился из-под обвившего его королевского одеяния и промолвил с ноткой удивления в голосе:

— Боюсь, ваше величество…

— Ах, у вас нет ни на грош предприимчивости! — перебил его Оберон. — Что это за сверток там в углу? Обои? Украшение вашего семейного очага? Интимное искусство, Палли? Давайте их сюда — я напишу на их оборотной стороне такие телеграммы, что, оклеивая вашу гостиную, вы повернете их рисунком к стене. — Король бросил сверток обоев на пол и развернул его. — Ножницы! — скомандовал он и сам схватил их, прежде чем Хоскинс успел шевельнуться.

Он разрезал бумагу на пять кусков, каждый величиной с дверь; потом схватил большой синий карандаш, опустился на колени и пополз по пыльному линолеуму, выводя огромными буквами.

ИЗВЕСТИЯ С ФРОНТА

ПОРАЖЕНИЕ ГЕНЕРАЛА БЭКА

МРАК, МОРОК, СМЕРТЬ

По слухам, Вэйн засел в Пэмп-стрит

НАСТРОЕНИЕ В ГОРОДЕ

Эта работа, по-видимому, нисколько не умерила его пыла, ибо через несколько минут он вбежал в редакцию с радостным воплем:

— Есть! А теперь передовицу!

Он поднял с пола широкую полосу обоев, положил ее на письменный стол, извлек вечное перо и начал лихорадочно писать, читая про себя отдельные слова и фразы и, словно вино, смакуя их на языке, чтобы удостовериться, имеется ли в них настоящий газетный букет.

«Весть о поражении нашей армии в Ноттинг-Хилле, несмотря на всю ее чудовищность — всю ее чудовищность — (нет, трагичность будет лучше), — имеет и свои хорошие стороны. Благодаря этому поражению страна наконец-то обратит внимание на бессовестную — (нет, лучше возмутительную) — халатность правительства. В данный момент, за отсутствием исчерпывающей информации, было бы преждевременно — (что за славное слово) — было бы преждевременно так или иначе расценивать поведение генерала Бэка, чьи подвиги на многих поприщах — (ха-ха!), — чьи почетные раны и лавры дают право судить его строже, чем кого бы то ни было.

Но есть во всем этом деле одно обстоятельство, которое требует подробного и откровенного обсуждения. Мы долгое время замалчивали его, руководствуясь чувством неправильно понятого такта, а может быть, и неправильно понятой лояльности. Никогда бы положение не обострилось до такой степени, если бы не безответственное (мы не можем найти иного названия) поведение короля. Как нам ни тяжко говорить об этом, но общественные интересы — (я заимствую у Баркера его замечательную эпиграмму) — повелевают нам называть вещи своими именами, пренебрегая интересами отдельных лиц, хотя бы и самых высокопоставленных. В бедственный час, когда стране грозит гибель, весь народ спрашивает как. один человек: а где наш король?» Что делает он в этот роковой миг, когда подданные его рвут друг друга на части на улицах столицы?

Неужели его забавы и развлечения (увы, кто не знает о них!) настолько поглотили его, что он не может уделить ни одной минуты судьбам гибнущего народа?» Глубокое чувство ответственности повелевает нам предостеречь венценосца. Ни высокое положение, ни многочисленные блестящие таланты не спасут его в час расплаты от судьбы всех тех, кто в опьянении роскошью и тиранией навлек на себя народный гнев».

— Ну вот! А теперь — рассказ очевидца, — сказал король, поднимая с пола четвертый кусок обоев. Но в этот момент в редакцию вбежал Бэк; голова его была забинтована.

— Мне говорили, что ваше величество здесь, — сказал он с обычной своей грубой вежливостью.

— Какая удача! — восторженно воскликнул король. — Вот вам и очевидец! Но, увы! Очевидец с одним только оком. Вы можете написать для нас специальный отчет, Бэк? Достаточно ли изыскан ваш стиль?

Бэк не обратил ни малейшего внимания на идиотскую резвость короля.

— Ваше величество, — сказал он с самообладанием, граничившим с вежливостью, — я взял на себя смелость пригласить сюда м-ра Баркера.

И действительно, в ту же секунду в редакцию с обычным своим озабоченным видом вошел Баркер.

— Как дела? — облегченно вздыхая, спросил его Бэк.

— Сражение все еще продолжается, — ответил Баркер. — Четыреста западных кенсингтонцев получили ночью основательную трепку. Их теперь калачом туда не заманишь. А бейзуотерцы бедняги Вилсона оказались молодцами. Они дерутся, как львы. Один раз даже взяли Пэмп-стрит. Что за дикие вещи творятся на этом свете! Подумать только, что из всех нас один малютка Вилсон вел себя как следует!

Король отметил на обоях:

Романтическое поведение м-ра Вилсона

— Да, — сказал Бэк, — тут поневоле задумаешься над относительностью всего земного.

Король внезапно смял свою бумагу и сунул ее в карман.

— Идея! — воскликнул он. — Я сам буду очевидцем! Я буду посылать вам такие письма с фронта, что факты лопнут от зависти. Дайте мне мой сюртук, Палли! Я вошел в эту комнату английским королем. Я покидаю ее специальным военным корреспондентом «Судебной газеты». Бесполезно останавливать меня, Палли! Тщетно цепляетесь вы за мои колени, Бэк! Не надо рыдать у меня на плече, Баркер! Когда призывает долг, личные чувства молчат. Вы получите мою первую статью сегодня вечером с восьмичасовой почтой!

И, выбежав из редакции, он вскочил в синий бейзуотерский омнибус, медленно плывший вверх по улице.

— Так, — мрачно сказал Баркер, — так.

— Баркер, — воскликнул Бэк, — быть может, купцы и не стоят политиков, но, ей-богу, война имеет гораздо больше общего с коммерцией, чем с политикой! Вам, политикам, демагогия до такой степени въелась в кровь и плоть, что даже при деспотическом режиме вы только и думаете, что об общественном мнении. Вы лавируете, изворачиваетесь и боитесь малейшего ветерка. А мы упираемся лбом в стену и пробиваем ее. Мы учимся на собственных ошибках. Знайте же! Сейчас, в тот самый момент, что мы с вами разговариваем, Вэйн разбит наголову!

— Вэйн разбит? — повторил Баркер.

— Разумеется, разбит! — воскликнул Бэк, простирая к нему руки. — Слушайте меня! Вчера вечером я утверждал, что мы справимся с ним, заняв девять подступов. Так вот, я ошибался! Мы справились бы с ним, если бы не случилось одного непредвиденного события — если бы не потухли фонари. В остальном мы играли наверняка. Подумали ли вы о том, дражайший Баркер, что с того времени кое-что изменилось?

— Что ж именно? — спросил Баркер.

— По удивительному стечению обстоятельств взошло солнце! — сдерживая бурлящее в нем волнение, ответил Бэк. — Какой дьявол мешает нам занять эти подступы теперь — теперь двинуться на Пэмп-стрит? Мы должны были сделать это на заре, но проклятый доктор не позволил мне выйти на улицу. Вы будете командовать.