Зарубежная литература XX века: практические занятия
Шрифт:
Если в «Повороте винта» гувернантка пишет свою рукопись спонтанно, не размышляя над ее литературной формой, то в «Сердце тьмы» Марлоу озабочен формой своего повествования. Он комментирует собственный рассказ, не раз прерывает его обращениями к своим слушателям, например: «Видите ли вы этот рассказ? Видите ли хоть что-нибудь? Мне кажется, что я пытаюсь рассказать вам сон – делаю тщетную попытку, ибо нельзя словами передать ощущение сна». Так в повести появляются элементы литературной рефлексии в модернистском духе – ощущение неадекватности слов правде жизни. Сомнения преследуют Марлоу и как рассказчика (на самом деле он великолепный, очень умелый рассказчик), и как человека, дающего нравственные
Первые читатели, что явствует из рецензий, воспринимали повесть как гибрид авантюрного романа для подростков и жанра путешествий. Обоим жанрам свойственна полная определенность и ясность авторской позиции. Описание приключений в экзотической стране было давней традицией популярной английской литературы, и – так же как и в случае с «Поворотом винта» – далеко не сразу в повести разглядели ее символический план, ее философскую глубину и многозначность.
Символические образы и создают философский подтекст повести. С первой до последней сцены в повести доминирует тьма. Мрак гигантского Лондона на закате, уныние неназванной европейской столицы, мгла джунглей, мрак в сердце Куртца. Значительно реже автор отмечает свет, причем свету не придается традиционного значения положительной оппозиции тьмы. Свет в повести – безжалостный, слепящий, тусклый, т.е. эмоционально он окрашен так же негативно, как мрак. Тьма – это невозможность видеть, во тьме легко пройти мимо другого человека, тьма исключает полноценное общение. Так образ тьмы символизирует в повести человеческую слепоту перед лицом жизни, трагический мрак человеческого существования.
Столь же явно видимая поверхность вещей преобладает в повести над обычно приписываемым им смыслом. Безымянный рассказчик в самом начале говорит о Марлоу, что «для него смысл эпизода заключался не внутри, как ядрышко ореха, но в тех условиях, какие вскрылись благодаря этому эпизоду». Соответственно Марлоу детально воспроизводит свои зрительные впечатления и сводит к минимуму моральный комментарий событий, а это совершенно новый поворот по отношению к европейской традиции искать самую суть вещи. Якобы спрятанная в вещи суть – всегда плод чьей-то интерпретации, она зависит от значения, которым наделяет вещь наблюдатель, а наблюдателю свойственно ошибаться. Отдавая себе в этом отчет, Конрад подчеркнуто ограничивается описанием внешнего вида предметов и сцен, которые попадают в поле зрения Марлоу. Понятно, что подобная манера способствует росту значения каждого отдельного предмета, а значит, увеличивает возможности создания символического подтекста.
Символически Европа и лесная африканская глушь оказываются разведены не столь далеко, как мы могли бы вообразить: пригород Лондона описывается теми же словами, которыми позже будет описана глушь Конго, а европейская цивилизация проникает в самое сердце Африки. С другой стороны, европейцы плывут вглубь Африки на пароходе, извилистая, коварная река – единственный доступный им путь, и пороги, мели, туманы, завалы на фарватере и прочие опасности плавания внушают мысль о враждебности реки европейцам, о том, что сама природа препятствует их продвижению вглубь континента.
Конрад предлагает переосмыслить незыблемую в его время оппозицию «цивилизация – дикарство»: он ставит под сомнение безусловное превосходство европейской цивилизации и ее право на колонизацию народов, которые снисходительно назывались «слаборазвитыми». Колониализм – центральная проблема повести, и появляется она уже в размышлениях Марлоу о римлянах-колонизаторах:
Они захватывали все, что могли захватить, и делали это исключительно ради наживы. То был грабеж, насилие и избиение в широком масштабе, и люди шли на это вслепую, как и подобает тем,
Но близко к таким основополагающим вещам присматриваются немногие, потому что присматриваться к ним небезопасно – это значит ставить под сомнение самые основы собственного существования. Поэтому сотрудники фирмы, говоря о своей работе, пользуются выражением «торговля», как если бы они видели в африканцах торговых партнеров, и только от Куртца в его последние часы Марлоу слышит истинное название этой «торговли»: угнетение и истребление. Последствия колониализма ужасны не только для колонизируемых народов, они столь же разрушительны для самих колонизаторов, даже наиболее идейных, как показывает история Куртца.
Тема империализма переплетается в повести с темой болезни, безумия. Европейцу практически невозможно сохранить здоровье в африканском климате, большинство их страдает лихорадкой, а бредовые видения – ее обычный симптом. Даже когда обессилевший Куртц способен передвигаться только на носилках или ползти на четвереньках, он продолжает пребывать в плену своей мании величия: выпавший из системы социальных связей, присвоивший себе абсолютную власть над туземцами, он абсолютно развращен этой властью, он приравнял себя к богу – Куртц безумен.
Повесть появилась в период расцвета империализма, когда колониализм был общепризнанной нормой. Конрадовская трактовка колониализма и империализма заставила их сторонников изобрести новые аргументы в защиту своей миссии.
Заложенная в авторской позиции Конрада многозначность дает возможность разных интерпретаций этого аспекта повести. Ряд критиков видит в ней одно из лучших обличений империализма, его лицемерия и жестокости. Повесть создавалась в последние годы правления королевы Виктории, которая гордилась тем, что стояла во главе обширнейшей и самой высокоморальной из когда-либо существовавших империй. Понятие «империализм» трактовалось англичанами как цивилизаторская миссия белого человека в странах, которые сами неспособны справиться со своими проблемами, которым необходима помощь; понятие «колониализм» было не столь возвышенным, за ним стояла прежде всего коммерческая прибыль, эксплуатация чужих ресурсов.
Марлоу становится свидетелем прямых преступлений колониализма и уголовно ненаказуемых преступлений против нравственности, вдохновленных имперской идеологией. Мистер Куртц в бытность свою в Европе был известен как демократ, а служба в компании превращает его не просто в империалиста, но в варвара. У Конрада всегда присутствует идея о том, что цивилизация есть зло, а первобытная невинность туземцев – благодать; его африканцы полны жизни, приспособлены к существованию на своей земле, тогда как европейцев безжалостно косят болезни, и зря эти «полые люди» (позже это выражение Конрада будет заимствовано крупнейшим англоязычным поэтом XX века Т.С. Элиотом для заглавия его поэмы «Полые люди», 1925) пытаются в своей слепоте насаждать цивилизацию вдали от ее истоков.
Прямо противоположная точка зрения – о том, что в «Сердце тьмы» Конрад выступает поборником империализма – также может быть подтверждена текстом повести. Африку автор изображает все же как «сердце тьмы», отрицательный смысл метафоры нельзя игнорировать. Не названная в тексте река, по которой поднимается пароход Марлоу, – извилистая, опасная, зловещая, символ мрака. Проникли в текст и отдельные расовые предрассудки, но любые чисто идеологические подходы к тексту не дают ответа на вопрос, в чем сила повести.