Зарубежный детектив 1977
Шрифт:
Вот такой была ситуация в ту среду, вечером, примерно в половине девятого. Приходится говорить «примерно», ибо никому не удалось установить точное время случившегося. С другой стороны, тем легче говорить о том, что случилось.
В гостиницу вошел какой-то человек, бросил взгляд на иностранцев, рассчитывавшихся с портье, свернул направо, прошел через узкий длинный вестибюль и двинулся по ресторану спокойно и уверенно, не очень быстрыми шагами. В нем не было ничего особенного, привлекающего к нему внимание, на него никто не смотрел, да и сам он тоже не оглядывался по сторонам.
Он прошел
Пуля попала в левое ухо, и оратор упал ничком на стол, угодив щекой в картофельное пюре, изысканно уложенное вокруг тушеной рыбы а-ля франс суэль.
Стрелявший убрал оружие, подошел к ближайшему открытому окну, перешагнул через подоконник, встал в цветочный ящик, спрыгнул на тротуар и исчез.
Человек лет пятидесяти, сидевший за несколько столиков от компании, так и застыл, поднеся рюмку виски ко рту. Перед ним лежала раскрытая книга; незадолго до этого он делал вид, что читает ее.
Тот, в кого стреляли, был еще жив.
Он пошевельнулся и сказал:
— Ой, больно.
Мертвые обычно не жалуются. Кроме того, совсем не было видно крови. II
Пер Монссон сидел в своей холостяцкой квартире на Регементсгатан и говорил по телефону. Инспектор уголовной полиции Мальмё хоть и был женат, пять дней в неделю жил как холостяк. Только субботу и воскресенье он проводил с женой; этот порядок они установили лет десять назад, и до сих пор он устраивал их обоих. Прижав трубку плечом к уху, он смешивал коктейль. Жена ходила в кино и теперь пересказывала ему содержание «Унесенных ветром». Это требовало времени, но Монссон терпеливо слушал, ибо собирался отменить ее визит на выходные дни под тем предлогом, что будет занят на работе. Что было ложью.
Часы показывали двадцать минут девятого.
Монссон взмок от пота, несмотря на то, что сидел в одной майке. Перед тем как подойти к телефону, он закрыл дверь на балкон, чтобы не мешал шум улицы, и, хотя вечернее солнце давно уже скрылось за крышами домов, в комнате было очень жарко. Он помешивал свой коктейль вилкой, которую, стыдно сказать, утащил или случайно прихватил с собой в ресторане под названием «Полковник». «Можно ли случайно унести вилку?» — подумал Монссон и сказал:
— Да, да, понимаю. Это, значит, Лесли Говард… Ах, нет? Кларк Гейбл? А-а…
Минут через пять жена добралась до конца, Монссон подсунул ей свою нехитрую выдумку и повесил трубку.
Телефон зазвонил.
— Слушаю.
— Привет. Это Нильссон. Ну и долго же ты разговаривал. Я уже полчаса пытаюсь к тебе пробиться.
Нильссон был помощником инспектора и в этот вечер дежурил в полицейском участке на Давидсхалсторг. Монссон вздохнул.
— Ну, — сказал он. — Что еще там стряслось?
— В «Савое» стреляли в одного из посетителей ресторана. Боюсь, что тебе придется туда подъехать.
Монссон приложил пустой, но еще холодный стакан ко лбу и, покатывая его ладонью, спросил:
— Он жив?
— Не знаю, — ответил Нильссон.
— А ты не можешь послать туда Скакке?
— Он выходной. Его не поймать никак. Баклунд сейчас там, но ведь ты знаешь…
— Баклунд? О'кэй, тогда я сейчас же еду.
Он набрал номер вызова такси, положил трубку на стол и стал одеваться, слушая, как записанный на пленку голос механически повторяет «ждите… ждите…», пока наконец не отозвалась дежурная.
Перед гостиницей «Савой» вкривь и вкось стояло несколько автомобилей с надписью «Полиция», два полицейских сдерживали любопытных прохожих, толпившихся у входа.
Наблюдая за этой сценой, Монссон расплатился с шофером, сунул квитанцию в карман; ему показалось, что один из полицейских действует совсем уж бесцеремонно, и он с грустью подумал, что скоро у полицейских Мальмё будет такая же скверная репутация, как и у стокгольмских коллег. Тем не менее Монссон ничего не сказал, кивнув полицейским, он прошел мимо них в вестибюль. Теперь здесь было шумно, служащие гостиницы, собравшиеся отовсюду, казалось, пытались перекричать друг друга; здесь же толпились посетители. Картину дополняли полицейские. Вид у них был растерянный, они явно не привыкли к такой обстановке.
Монссон — рослый, пятидесятилетний, был одет очень легко: рубашка навыпуск, териленовые брюки[1], сандалеты. Достав из нагрудного кармана зубочистку, он разорвал обертку и сунул зубочистку в рот. Пожевал, оценивая ситуацию. Зубочистка была американская и отдавала ментолом, он прихватил ее на пароме, где такого рода вещи держат для пассажиров.
У двери в ресторан стоял констебль, которого звали Элофссон и который, казалось, был обескуражен меньше других. Монссон подошел к нему и спросил:
— А что, собственно, случилось?
— Кажется, в кого-то стреляли.
— Инструкции вы какие-нибудь получили?
— Никаких.
— А Баклунд чем занимается?
— Допрашивает свидетелей.
— Раненый где?
— Наверное, в больнице. — Элофссон чуть покраснел, потом сказал: — По-видимому, «скорая» успела приехать раньше полиции.
Монссон вздохнул и вошел в ресторан.
У стола, заставленного суповыми мисками, блестевшими, как серебро, официанта допрашивал Баклунд, пожилой человек в очках. Заурядной внешности. Каким-то образом ему удалось стать первым помощником инспектора уголовной полиции. Баклунд держал в руках блокнот и, задавая вопросы, старательно все записывал. Монссон подошел поближе, но своего присутствия ничем не выдал.